109 
Около трёх часов, когда я уже начал прикидывать, сколько ещё смогу выдержать, кто-то передал профу записку. Он прочёл её, стукнул председательским молоточком и сказал:
— Адам Селен просит вас уделить ему внимание. Полагаю, вы единогласно одобряете это?
Снова вспыхнул висевший за трибуной экран, и Адам сказал, что внимательно следил за обсуждением и его весьма воодушевляет, что он услышал такое количество содержательной и конструктивной критики. Но нельзя ли ему высказать одно предложение? Почему бы не признать, что ни один из написанных документов не бывает совершенен? Если эта Декларация устраивает их в принципе, почему бы не отложить доведение её до совершенства на потом и не принять её в нынешнем виде?
— Уважаемый председатель, я вношу такое предложение.
Его предложение приняли под крики одобрения.
— Имеются какие-нибудь возражения? — спросил проф. Он ожидал, подняв молоточек.
Человек, выступавший как раз в тот момент, когда Адам попросил слова, сказал:
— Ну… Я всё же настаиваю на том, что это деепричастный оборот, но ладно, пусть уж остаётся как есть.
Проф стукнул своим молоточком:
— Итак, принято.
Затем мы подходили один за другим и ставили подписи на большом свитке, «присланном из офиса Адама», — я заметил, что подпись самого Адама там уже была. Я поставил свою подпись прямо под подписью Хейзел — девочка уже выучилась писать, хотя её образование всё ещё хромало. Буквы, которыми она написала своё имя, были несколько кривыми, зато она написала их крупно и с гордостью. Товарищ Клейтон сначала написал свою партийную кличку, затем написал буквами своё настоящее имя, а затем поставил свою подпись на японском языке — три малюсенькие картинки, одна под другой. Два товарища вместо подписи поставили крестики, которые были тут же засвидетельствованы.
Той ночью (или, лучше сказать, утром) в зале находились все руководители Партии, а пустоголовых болтунов там оставалось не более дюжины. Но те из них, кто был там, тоже подписались, дабы история их не забыла.
Пока очередь медленно продвигалась вперёд, люди разговаривали. Проф постучал молоточком, привлекая внимание:
— Необходимы добровольцы для выполнения опасной миссии. Декларация будет передана по каналам новостей, но необходим кто-то, кто мог бы лично вручить её Федерации Наций на Терре.
Шум прекратился. Проф смотрел на меня. Я сглотнул и сказал:
— Запишите меня добровольцем.
— И меня, — эхом подхватила Вайо.
— Меня тоже! — сказала маленькая Хейзел Мид.
Через несколько минут набралось уже около дюжины добровольцев, начиная от Фина Нильсена и кончая Господином Деепричастный Оборот (который, если не брать в расчёт его пунктик, оказался совсем неплохим парнем). Проф переписал имена, пробормотал что-то насчёт того, что свяжется с ними, когда появится возможность воспользоваться транспортом.
Я отвёл профа в сторонку и спросил:
— Слушайте, проф, а вы не переутомились, занимаясь делами? Вы же знаете, что корабль, который должен был прибыть седьмого, отменён. Там сейчас поговаривают о том, чтобы ввести против нас эмбарго. Следующий корабль, который они отправят на Луну, будет боевым. Как вы планируете осуществить такое путешествие? В качестве пленного?
— Мы не будем пользоваться их кораблями.
— Чем же в таком случае? Вы собираетесь построить свой? У вас есть хоть какое-нибудь представление о том, сколько времени это займёт? Если вы вообще сумеете его построить, в чём я лично сомневаюсь.
— Мануэль, Майк говорит, что это необходимо, — и он уже всё продумал.
Я и сам знал, что это было необходимо. После того как нам стало известно, что умники из обсерватории Ричардсона умудрились переслать на Терру сообщение, Майк снова пересчитал наши шансы. На этот раз он давал нам только один шанс из пятидесяти трёх… и существовала настоятельная необходимость, чтобы проф отправился на Земную сторону. Но я не стал беспокоиться по поводу того, что невозможно; я весь день работал, чтобы мы сумели использовать этот единственный шанс из пятидесяти трёх.
— Майк обеспечит нам корабль, — продолжал проф, — он уже разработал проект, и сейчас ведётся работа над его осуществлением.
— Он уже разработал? Действительно? С каких это пор Майк у нас является инженером?
— А разве он не инженер?
Я совсем уже собирался ответить, но прикусил язык. У Майка не было учёных степеней. Он просто знал о технике больше, чем любой из людей. И о пьесах Шекспира, и о разных проблемах, и об истории, и обо всём, что угодно.
109 
