92 
– Угу… – Я согнал кота, забравшегося в пододеяльник и спавшего там. – Так чем кончилось?
– Пах тебя больше не побеспокоит, – несколько важничая, сказала Лорка.
– То есть? Твой папундель его прикончил?!
– Паха нельзя так просто прикончить, Леша. Но он был вынужден покинуть город. Больше не вернется, по крайней мере, ты его больше не увидишь. Я не стану объяснять, что да как, меня и так папа к тебе отпустил под честное слово… Понимаешь, я глупо поступила. Не нужно было ничего этого делать.
– Но Пах свалил?
– Свалил.
– Гарантия?
– Гарантия.
– Кто ж будет новым начальником милиции? Оборотень? Пошли в шк… – Я увидел, что на часах почти одиннадцать. – Гулять пошли, что ли?
На лестнице нам навстречу попался соседский мужик, с утра уже никакой.
– Жыних. Жыних и невеста, – сказал он с трудом и захихикал. – Батьке скажи, щоб на свабд… на свадьбу щоб позвал! Не забыл! Это ж надо, прям с койки небось и в школу!
– Пошел ты в жопу, дядя Коля, – сказал я ему без обиды.
Лорка засмеялась.
Солнышко, ветерок… Почти лето.
– Что вы теперь будете делать? – спросил я, пиная валяющуюся на асфальте сигаретную пачку.
– Уедем.
– Куда?
– Я еще не знаю… И не скажу тебе, когда узнаю. Но я тебе обязательно напишу. Правда, без обратного адреса.
– Это обязательно?
– Ты и так знаешь больше, чем хотелось бы, – с укоризной сказала Лорка.
Я усмехнулся:
– Как в анекдоте про Деда Мороза. «Теперь вам придется меня убить».
– Нет, конечно… Что ты можешь сделать с тем, что знаешь? Написать в газету? Выступить по телевидению? Написать письмо президенту? А ты знаешь, кто он, президент?
– Что, и он?!
Я остановился. Лорка кашлянула, то ли утвердительно, то ли отрицательно, и продолжила:
– Тебе никто не поверит. А если и поверят, к примеру, в газете, то лишь в такой, к которой есть устоявшееся отношение нормальных, прагматичных людей. В «Известия» или «Российскую газету» тебя никто не пустит, а в желтых листках можешь болтать все, что заблагорассудится, они на этом зарабатывают деньги, им самим веры нет никакой… Теперь ты понимаешь, почему мы не боимся огласки? Твой прапрадедушка, к слову, тоже это понял. И описал в своем дневнике. Кстати…
Она раскрыла сумку и подала мне обычный листок, компьютерную распечатку.
– Последняя запись. Это последняя запись, которая была в дневнике твоего прапрадеда. Я перевела для тебя. Прочти потом… дома…
Я взял листок, сложил вчетверо и убрал в карман ветровки.
– А теперь мне пора, – сказала Лорка.
Очень ласково, она никогда, кажется, со мной так не говорила. Мне могло и показаться, но – нет, никогда. В глазах ее я увидел слезы, которые тут же исчезли, но они там были, я в этом уверен.
– Если ты меня не хочешь кусать, то поцелуй, что ли… – неловко сказал я.
И мы поцеловались. Ее губы были влажными и упругими, от нее пахло хорошими духами, но мне почудился металлический запах крови – так пахнут мелкие монеты, если набрать их в горсть, потереть в ладонях и поднести к лицу.
– До свидания, Леша, – сказала она, отстранив меня. – Если ты думаешь, что мне легко расставаться, то ты ошибаешься. Очень сильно ошибаешься. Но чем скорее мы расстанемся, тем будет легче и мне, и тебе. Я напишу, обязательно напишу!
Она повернулась и пошла по аллейке, потом побежала. Сумка била ее по спине, ехавший навстречу дед-велосипедист вильнул, выругался вслед… Я подождал, пока Лорка свернет за поворот, и пошел домой.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
ГОД 1880-й
Второе горе прошло; вот идет скоро третье горе.
Откровение Иоанна Богослова, 11:14
1
Страшен, страшен небольшой российский городок поздним вечером! Смотришь, там протянулась непонятная тень, там свету вовсе никакого нет, и господь его разберет, что таится в темной подворотне; и в окнах ни огонька, ибо все уже спят, отошли от дел, и кричи не кричи, а если только околоточный услышит, позднему же прохожему и дела никакого до крику вашего не будет, только засеменит он быстрее, обнявши самого себя от страха руками, заоглядывается, моля в душе Бога лишь о том, чтобы никого и ничего не увидать. То ли дело Европа: здесь фонарь, там – полицейская будка, и даже в самом темном уголку нет-нет да обнаружится уютная кофейня или шумный погребок с засидевшимися гуляками, коих и бояться-то нестрашно, коли вы, конечно, не начитались перед тем записок господина Видока или чего подобного. А на Руси… На Руси городской парк – не парк, а, почитай, целый лес, а уж на кладбище, заросшее напрочь старыми липами, с черной церквою посередине, и вовсе упаси господь ночью забрести, уж лучше обойти за квартал-другой. Пускай и лежат там бабушки и дедушки, чьи-то милые, оплаканные, упокоившиеся во Христе, как полагается, – ан все одно жутко, и смотришь, торопясь, не покажется ли над кладбищенской оградою черная жуткая голова? не дышит ли кто хрипло, страшно в бузинных кустах? не тянется ли сквозь крестообразное отверстие в кладке ограды невесть чья рука, растопырясь, что твой паук?
92 
