— Подумайте, сударыня, — увещевала она меня, — неровен час, придет хозяин и увидит, в каком вы огорчении, увидит, что вы плакали, и, уж конечно, захочет знать причину ваших слез.
— Ах, она ему известна и так, — прервала я ее. — Он знает все! Все обнаружилось, и мы погибли!
Мои слова поразили Эми как громом.
— Возможно ли, сударыня? — воскликнула она. — Коли так, то мы в самом деле погибли; но это немыслимо, этого не может быть.
— Увы, — отвечала я, — не только может, но и есть.
И, понемногу успокаиваясь, я рассказала ей, как муж мой повстречал капитана и что тот ему сказал. Эми пришла в такое неистовство, что стала плакать, браниться, выкрикивать проклятья, как безумная, затем — укорять меня за то, что я не дозволила ей убить девчонку, как она в свое время предлагала, твердя, что я сама себя погубила, и все в таком роде. Но я и теперь не соглашалась на то, чтобы ее убили. Одна мысль об этом была мне нестерпима.
Так, в междометиях и бессмысленных восклицаниях прошло около получаса, и мы ничего, конечно, за это время не придумали. Ибо, чему суждено случиться помимо нашей воли, того не предотвратить, а следовательно, и нам было неоткуда ждать спасения. Облегчив несколько душу слезами, я вспомнила, что меня внизу ждет супруг, которого я покинула под тем предлогом, что якобы перепачкала платье воском. Итак, я переоделась и спустилась к нему.
Посидев некоторое время с ним и заметив, что он, против моих ожиданий, не возвращается к своему рассказу, я несколько приободрилась и сама ему о нем напомнила.
— Друг мой, — сказала я, — своей неловкостью я прервала твой рассказ, может, ты его продолжишь?
— О чем? — спрашивает он.
— Да о капитане, — говорю я.
— Да больше, собственно, ничего и не было, — ответил он. — Это все, что я знаю; капитан передал мне какие-то слухи, которые он сам хорошенько не понял, да и пересказал-то он лишь обрывки этих слухов, а именно, что, будучи тяжела, ты не можешь предпринять морское путешествие.
Я убедилась, что мой супруг так ничего и не понял, а решил, что ему передали сведения, которые, пройдя через несколько рук, дошли до него в искаженном виде, и что сущность этих слухов заключалась в том, что ему уже и без того было известно, а именно, что я брюхата; что же касалось его, то он очень надеялся, что слухи эти основательны.
Его неведение было для меня истинным бальзамом, и в душе я заранее проклинала всякого, кто попытается открыть ему глаза; поскольку он не проявил желания вникать в эту историю дальше, считая, что она и яйца выеденного не стоит, я не упорствовала; по всей видимости, сказала я, жена капитана что-то ему обо мне говорила, а он слушал ее вполуха; быть может, она затем принялась сплетничать о ком-нибудь другом, и у него все перемешалось в голове. Таким образом, все сошло как нельзя лучше, и я могла не опасаться, что супругу что-либо известно; то, чего я больше всего страшилась, мне не грозило. Однако две заботы не оставляли меня: первая, как бы мой муж не повстречался с капитаном снова и они не продолжили тот разговор, и вторая — как бы моя неугомонная и дерзкая девица вновь меня не посетила; в последнем случае следовало во что бы то ни стало помешать ее встрече с Эми. Это было первейшей нашей задачей, ибо исход подобной встречи был бы для меня не менее роковым, чем если бы девица знала всю мою историю с начала до конца.
Что касается первого моего опасения, я знала, что капитан пробудет в городе не более недели, так как он уже погрузил товары и судно его, снявшись с якоря, плыло к устью Темзы, а следовательно, капитан должен был в самое короткое время на него вступить; поэтому ближайшей моей заботой было увезти мужа на несколько дней куда-нибудь за город, дабы предотвратить всякую возможность такой встречи.
Я ломала голову, куда нам ехать, и наконец остановила выбор на Нортхолле[131] — не потому, сказала я, что намерена пить целебные воды, а затем, что тамошний воздух мне кажется полезным для моего здоровья. У мужа моего была только одна мысль — как бы лучше мне угодить, поэтому он тотчас согласился и велел заложить карету на следующий же день; но, когда мы обсуждали с ним все эти дела, он обронил одно страшное для меня замечание, которое лишало мое предприятие всякого смысла: он сказал, что предпочел бы ехать не с самого утра, так как ему нужно до отъезда повидаться с капитаном, дабы дать тому кое-какие письма; с этим делом, сказал он, ему удастся управиться к полудню.