67 
Русов с Геркулесовым переглянулись. Русов нахмурился и потянулся за оружием.
— По ногам пальнуть что ли?
— С такого расстояния по ногам не попадешь.
Я глянула на удаляющуюся фигурку. Она становилась все меньше и меньше. Надо же, какой прыткий! Так резво бежать по сугробам, тем более в такой неподходящей одежде. Только серп с молотом мелькают между елей.
— Надо что-то делать! — Сонька вцепилась в Геркулесова своими хваткими пальчиками. — Упустим же!
— Не упустим! — буркнул Коленька и толкнул Блохина. — Снимай ботинки.
— Зачем?
— Без разговоров.
Лева не посмел спорить, присел на ступеньку машины и развязал шнурки. Артемон понял Колькину задумку и нырнул в салон. А когда вынырнул, в его руках были лыжи с палками.
— С двух сторон пойдем. Наперерез, — выпалил он, быстро прикрепляя лыжи к ботинкам.
Вот они уже обхватили ладонями палки, оттолкнулись, покатили.
— Давайте. Ребята! — в возбуждении голосила Сонька, подпрыгивая на месте.
Но ребята ее не слышали. Сосредоточенные, собранные, они неслись на лыжах по заснеженному лесу, часто перебирая паками.
Расстояние между ними и бегущим неотрывно сокращалось.
Человек упал, но тут же встал и вновь запрыгал по сугробам. Но, видно, силы оставляли его, потому что передвигался он очень медленно, по-черепашьи. Часто останавливался, чтобы перевести дух.
* * *
ЧЕЛОВЕК упал, поднялся, снова упал, провалившись в сугроб по грудь. Сил не осталось. Не осталось и надежды! Ему не уйти.
Еще сутки назад он мечтал умереть. Он искал смерти, молил о ней… А теперь… Теперь ЧЕЛОВЕК хотел жить. Так хотел, как никогда в своей жизни. И причина тому — любовь! Которая опять пришла, пришла, не смотря ни на что. И оживила его сердце, возродила душу…
Вот во имя этой любви ЧЕЛОВЕК и должен жить!
* * *
Ребята настигали беглеца. Оставалось преодолеть каких-то 5-6 метров.
Вдруг человек затормозил. Развернулся. Перескочил через поваленную ель и бросился в обратном направлении — к дороге. В его маневрах не было никакого смысла. Как не петляй — все равно поймают, либо нагонят лыжники, либо сцапаем мы, стоящие у машины.
Человек грохнулся, зацепившись ногой за ветку. Лицом в снег. Плашмя. Вытянув руки вперед. Одна из рукавиц слетела. И нашему взору предстала тонкая суховатая рука. С длинными узловатыми пальцами и крашенными в розовый цвет ногтями…
— Это баба! — заорал Артемон. — Баба!
— Я человек! — взвизгнуло создание, тяжело поднимаясь. — Человек!
Наконец, женщина встала. Покачнулась. Оперлась плечом о ствол сосны. Сбросила другую рукавицу, вытерла сырое лицо рукой.
— ЧЕ-ЛО-ВЕК! — вновь повторила она уже тихо. А потом сорвала с головы капюшон и прокричала. — А вы не хотите видеть во мне человека! Никто из вас! И ни в одной из нас! Вам только секс подавай! Порнуху! Тело! Мясо! И чем больше мяса, тем лучше! Вам нужны глупые титястые самки! Такие, как она! — женщина ткнула пальцем в Соньку. — Смазливые морды, ноги от ушей. Таких вы любите. Вам не нужна искренность, порядочность, верность! Вы плевали на чувства! На мои стихи, письма! На душу мою человеческую!
Изольда зарыдала. Бухнулась на колени. Согнулась по полам. И уткнув свое изможденное лицо в ладони, надрывно закричала:
— Я ненавижу вас за это! На-на-ви-жу! Вы все моральные уроды. Предатели! — она резко вздернула лицо и пронзительно глянула на Артемона. — И ты! Ты, которого я полюбила. Променял меня на пустую бабенку со смазливой мордой! Почему? — хрипло, как ворона, проорала она. — Почему меня никто не любит? Разве я не достойна счастья? Разве я хуже… — ее слова становились все тише, все неразборчивее, пока не переросли в бессвязное бормотание.
Артемон подъехал к ней, опустился рядом, приподнял за локоть и прошептал:
— Прости!
19.
Я тихонько сидела в уголке Музыкального зала. Рядом со мной разместились Сонька с Ксюшей. Чуть поодаль Геркулесов. Русов на правах главного восседал за столом в центре зала. Перед ним сидела Изольда. Все в том же ватнике, в той же толстовке. Она была спокойна, только на щеках алел лихорадочный румянец.
Изольда говорила. Своим детским, писклявым голоском она рассказывала страшную историю преступления.
— Я любили Петю. Очень сильно. Болезненно сильно. Как одержимая. Я всегда была влюбчивой, но чувство к Пете было ни на что не похоже… — Голос ее сорвался. — Простите. Мне сложно об этом говорить… — Изольда провела по лицу рукой, вздохнула. — В общем, я болела им, как болеют чумой. Именно чумой, а не гриппом, например. Потому что от моей любви не возможно было излечиться…
67 
