111 
— Разве это освобождение потеря для вас? Что же, узник, которого теперь у вас отбирают, содержался в особых условиях?
— Как бы не так! Дрянь, жалкая крыса; он сидел на пяти франках в день.
— Покажите, — попросил Арамис, — или, быть может, это нескромно?
— Нисколько, читайте.
— Тут написано: спешно. Вы видели?
— Восхитительно! Спешно! Человек, который сидит у меня добрые десять лет! И его спешат выпустить, и притом сегодня же, и притом в восемь вечера!
И Безмо, пожав плечами с выражением царственного презрения, бросил приказ на стол и снова принялся за еду.
— У них бывают такие порывы, — проговорил он все еще с полным ртом. — В один прекрасный день хватают человека, кормят его десять лет сряду, а мне беспрестанно пишут: «Следите за негодяем!» или: «Держите его построже!» А затем, когда привыкнешь смотреть на узника как на человека опасного, тут вдруг, без всякого повода и причины, вам объявляют: «Освободите». И еще надписывают на послании: Спешно! Признайтесь, монсеньор, что тут ничего другого не остается, как пожать плечами.
— Что поделаешь! — вздохнул Арамис. — Возмущаешься, а приказ все-таки выполняешь.
— Конечно! Разумеется, выполняешь!.. Но немного терпения!.. Не следует думать, будто я раб.
— Боже мой, любезнейший господин де Безмо, кто же думает о вас нечто подобное. Всем известна свойственная вам независимость.
— Благодарение господу!
— Но известно также и ваше доброе сердце.
— Ну, что о нем говорить!
— И ваше повиновение вышестоящим. Видите ли, Безмо, кто был солдатом, тот останется им на всю жизнь.
— Вот поэтому я и оказываю беспрекословное повиновение, и завтра, на рассвете, узник будет освобожден.
— Завтра?
— На рассвете.
— Но почему не сегодня, раз на пакете и на самом приказе значится спешно?
— Потому что сегодня мы с вами ужинаем, и для нас это также достаточно спешное дело.
— Дорогой мой Безмо, хоть я сегодня и в сапогах, все же я не могу не чувствовать себя духовным лицом, и долг милосердия представляется мне вещью более неотложной, чем удовлетворение голода или жажды. Этот несчастный страдал достаточно долго; вы сами только что говорили, что в течение целых десяти лет он был вашим нахлебником. Сократите же ему хоть немного его страдания! Счастливая минута ожидает его, дайте же ему поскорей насладиться ею, и господь вознаградит вас за это годами блаженства в раю.
— Таково ваше желание?
— Я прошу вас об этом.
— Сейчас, посреди нашего ужина?
— Умоляю вас, поступок такого рода стоит десяти benedicite.[6]
— Пусть будет по-вашему. Только нам придется доедать ужин холодным.
— О, пусть это вас не смущает!
Безмо откинулся на спинку своего кресла, чтобы позвонить Франсуа, и повернулся лицом к входной двери. Приказ лежал на столе. Арамис воспользовался теми несколькими мгновениями, пока Безмо не смотрел в его сторону, и обменял лежавшую на столе бумагу на другую, сложенную совершенно таким же образом и вынутую им из кармана.
— Франсуа, — сказал комендант, — пусть пришлют ко мне господина майора и тюремщиков из Бертодьеры.
Франсуа, поклонившись, пошел выполнять приказание, и собеседники остались одни.
XXXV. Генерал ордена
Наступило молчание, во время которого Арамис не спускал глаз с коменданта. Тому, казалось, все еще не хотелось прервать посередине ужин, и он искал более или менее основательный предлог, чтобы дотянуть хотя бы до десерта.
— Ах! — воскликнул он, найдя, по-видимому, такой предлог. — Да ведь это невозможно!
— Как невозможно, — сказал Арамис, — что же тут, дорогой друг, невозможного?
— Невозможно в такой поздний час выпускать заключенного. Не зная Парижа, куда он сейчас пойдет?
— Пойдет куда сможет.
— Вот видите, это все равно что отпустить на волю слепого.
— У меня карета, и я отвезу его, куда он укажет.
— У вас ответ всегда наготове. Франсуа, передайте господину майору, пусть он откроет камеру господина Сельдона, номер три, в Бертодьере.
— Сельдон? — равнодушно переспросил Арамис. — Вы, кажется, сказали Сельдон?
— Да. Так зовут того, кого нужно освободить.
— О, вы, вероятно, хотели сказать — Марчиали.
— Марчиали? Что вы! Нет, нет, Сельдон.
111 
