«После обеда мы опять идем за ворота, и по возвращении я спрашиваю Ганса:
«Каких лошадей ты, собственно, больше всего боишься?»
Ганс: «Всех».
Я: «Это неверно».
Ганс: «Больше всего я боюсь лошадей, которые имеют что — то у рта».
Я: «О чем ты говоришь? О железе, которое они носят во рту?»
Ганс: «Нет, у них есть что — то черное у рта» (прикрывает свой рот рукой).
Я: «Может быть, усы?»
Ганс (смеется): «О, нет!»
Я: «Это имеется у всех лошадей?»
Ганс: «Нет, только у некоторых».
Я: «Что же это у них у рта?»
Ганс: «Что — то черное». (Я думаю, что на самом деле это — ремень, который ломовые лошади носят поперек головы.) «Я боюсь тоже больше всего мебельных фургонов».
Я: «Почему?»
Ганс: «Я думаю, что когда ломовые лошади тянут тяжелый фургон, они могут упасть».
Я: «Значит, маленьких возов ты не боишься?»
Ганс: «Нет, маленьких и почтовых я не боюсь. Я еще больше всего боюсь, когда проезжает омнибус».
Я: «Почему? Потому что он такой большой?»
Ганс: «Нет, потому что однажды в таком омнибусе упала лошадь».
Я: «Когда?»
Ганс: «Однажды, когда я шел с мамой, несмотря на глупость, когда я купил жилетку».
(Это потом подтверждается матерью.)
Я: «Что ты себе думал, когда упала лошадь?»
Ганс: «Что теперь всегда будет так — все лошади в омнибусах будут падать».
Я: «В каждом омнибусе?»
Ганс: «Да, и в мебельных фургонах. В мебельных не так часто».
Я: «Тогда уже у тебя была твоя глупость?»
Ганс: «Нет, я получил ее позже. Когда лошадь в мебельном фургоне опрокинулась, я так сильно испугался! Потом уже, когда я пошел, я получил свою глупость».
Я: «Ведь глупость была в том, что ты себе думал, что тебя укусит лошадь. А теперь, как оказывается, ты боялся, что упадет лошадь?»
Ганс: «Опрокинется и укусит»[23].
Я: «Почему же ты так испугался?»
Ганс: «Потому что лошадь делала ногами так (ложится на землю и начинает барахтаться). Я испугался, потому что она ногами производила шум».
Я: «Где ты тогда был с мамой?»
Ганс: «Сначала на катке, потом в кафе, потом покупали жилетку, потом в кондитерской, а потом вечером домой мы проходили через парк».
(Моя жена подтверждает все это, а также и те, что непосредственно за этим появился страх.)
Я: «Лошадь умерла после того, как упала?»
Ганс: «Да».
Я: «Откуда ты это знаешь?»
Ганс: «Потому что я это видел (смеется). Нет, она совсем не умерла».
Я: «Быть может, ты себе думал, что она умерла?»
Ганс: «Нет, наверное, нет. Я это сказал только в шутку». (Выражение лица его тогда было серьезным.)
Так как он уже устал, я оставляю его в покое. Он успевает еще мне рассказать, что он сначала боялся лошадей, впряженных в омнибус, а позже всяких других и только недавно — лошадей, впряженных в мебельные фургоны.
На обратном пути из Лайнца еще несколько вопросов:
Я: «Когда лошадь в омнибусе упала, какого цвета она была? Белого, красного, коричневого, серого?»
Ганс: «Черного, обе лошади были черные».
Я: «Была она велика или мала?»
Ганс: «Велика».
Я: «Толстая или худая?»
Ганс: «Толстая, очень большая и толстая».
Я: «Когда лошадь упала, ты думал о папе?»
Ганс: «Может быть. Да, это возможно».
Отец, быть может, во многих пунктах производит свои исследования без успеха; но во всяком случае нисколько не вредно ближе познакомиться с подобной фобией, которой мы охотно давали бы названия по ее новым объектам. Мы таким образом узнаем, насколько, собственно говоря, эта фобия универсальна. Она направлена на лошадей и на экипажи, на то, что лошади падают и кусаются, на лошадей с особенными признаками, на возы, которые сильно нагружены. Как нам удается узнать, все эти особенности происходят оттого, что страх первоначально относился не к лошадям и только вторично был перенесен (транспонирован) на них и фиксировался в тех местах комплекса лошадей, которые оказывались подходящими для известного переноса. Мы должны особенно высоко оценить один существенный факт, добытый исследованием отца. Мы узнали действительный повод, вызвавший появление фобии. Это — момент, когда мальчик видел, как упала большая ломовая лошадь, и во всяком случае одно из толкований этого впечатления, подчеркнутое отцом, указывает на то, что Ганс тогда ощущал желание, чтобы его отец также упал — умер. Серьезное выражение во время рассказа как бы соответствует этой бессознательной идее. Не скрывается ли за этим и другая мысль? И что же означает этот шум, производимый ногами?