Особенно,... 
60 
Король глубоко вздохнул.
— Сейчас ваше величество переживает пору расцвета, — продолжал Арамис, — хотя с принцами не следует говорить о старости и смерти, но все же эти вздохи свидетельствуют о тревожном состоянии ума, ибо, по всеобщему мнению, веселье — признак здоровья.
— Должен признаться, герцог, что перед вами не особенно счастливый человек.
— Учитывая пословицу «Счастлив, как король», а так же то, что мой августейший повелитель готов пойти на любые жертвы, дабы сохранить расположение вашего величества, следует предположить, что фонтаном вздохов вы стали не как монарх, а как мужчина.
— Пословица, которую вы привели, так же лжива, как и все остальные. Любой из моих подданных счастливее меня — он может делать все, что пожелает.
— Но почему вашему величеству не вести себя таким же образом? Когда человек устает от холодного мяса дома, он отправляется обедать в трактир. Правда, ваше величество может возразить, что вы уже пробовали питаться па стороне и…
— Герцог! — резко, но с улыбкой прервал его Людовик.
— Если фривольность этого сравнения оскорбляет ваше величество, скажу прямо: я опасаюсь, что ваше величество испытывает жестокий приступ уныния. Берегитесь, государь! — воскликнул Арамис, искусно изображая былую преданность своему монарху. — Уныние способно свести в могилу, если с ним не справиться вовремя, а единственное снадобье предлагает рецепт Дон Жуана, который врачевал сердечную боль, причиненную одной дамой, получая такую же от другой.
— Знаете, герцог, — осторожно отозвался король, — этот совет не походит на совет духовного лица, коим вы некогда являлись.
— Ах, государь, все дело в том, что прежде, чем я стал носить митру, на мое чело отбрасывала тень шляпа с красным пером, какую носили мушкетеры вашего незабвенного отца. И далее (если ваше величество позволит мне продолжать болтовню — а в старческой болтовне иногда присутствует здравый смысл) меня удивляет, что вы страшитесь уподобиться тем буржуа, которые, устав от старой служанки, находят себе другую — более ласковую и послушную. Пускай король накажет меня за излишнюю откровенность, прекратив выказывать в отношении меня постоянную доброту, но я уверен, что это из-за маркизы де Монтеспан омрачается ваше царственное чело. Движимая дерзостью — слово сильное, но точное — она демонстрировала отношения, которые ее же интересы и чувство благодарности должны были бы вынудить тщательно скрывать. Тем самым маркиза метила в королеву, до сих пор молча страдающую от неизлечимого недуга, любя того, кого обожает все королевство, но кто осчастливил своей любовью лишь ее…
— Герцог!
— Распространение скандальных слухов навлекло на вашу помазанную голову громы и молнии проповедников…
— Откуда вам известно… — начал король, нервно сжимая набалдашник трости.
— Посол обязан знать все происходящее при дворе, где он служит. Мне также известно, что ваше величество на грани разрыва с этой дамой, которая ничуть о том не сожалеет. Небо наделило ваше величество достаточной проницательностью, чтобы понять: маркиза любила вас более ради себя самой, нежели ради вас, государь.
— Да, — меланхолично вздохнул Людовик, — несчастные Лавальер и Фонтанж любили меня совсем не так.
— Не знаю, как умерла мадемуазель де Лавальер, — заметил испанский посланник, — меня в то время не было в прекрасной Франции, но что касается простодушной Фонтанж, сраженной ядом, только потому, что она любила вас безо всяких честолюбивых намерений…
— Герцог, это предположение… — начал король, не без страха глядя на говорившего.
— Государь, юридическая аксиома, гласящая «ищи того, кто выигрывает в результате преступления», здесь полностью уместна. Но я не столь непочтителен и не стану настаивать, если, руководствуясь высшим разумом, монарх желает, чтобы это отвратительное злодеяние было окутано мраком. Ограничусь лишь оплакиванием невинной и неотомщенной жертвы.
— Ах! — в который раз вздохнул Людовик, качая головой. — Где я найду другую, такую же, как она?
— Не клевещите на женский пол, государь, — быстро прервал старый герцог. — Благодарение Богу, не все походят на честолюбивую наследницу Мортмаров. Не все стремятся к власти, не останавливаясь при этом перед жестокостью и насилием. За некоторыми исключениями, любовь — это абсолютное жертвоприношение, полное отречение от себя ради любимого. Женщины испытывают радость и гордость, глядя на первого из земных царей, забывающего рядом с ними о бремени величия и забот. Сознание своего могущества они видят не в славе короны и не в потоке милостей и почестей, рассыпаемых рукой монарха, а в красивом дворянине, стоящем на коленях у их ног и осыпающем их страстными ласками. Они счастливы тем, что король на пороге места их тайных свиданий отбрасывает царственное величие, ослепляющее людей, прося только его любви и желая лишь сделать его счастливым. Обрадованные выбором государя, они встречают его сияющим взглядом, ласковой улыбкой и чистым сердцем, подобно девственницам в таинственном полумраке индусских храмов, посвященным идолам, которым они должны вечно поклоняться.
60 
