Особенно,... 
64 
Их дом, в числе немногих уцелевших на берегу Темзы и не подвергшихся перестройке коттеджей, имел собственный проход к воде – пережиток тех времен, когда рыбаки по этим тоннелям спешили на ежедневный лов. В дальнем углу погреба за дверью начинались крутые ступеньки, уводившие под набережную, а оттуда тоннель шел прямо к реке. Сколько раз, сколько раз он предупреждал Мэтти, чтобы он не смел открывать эту дверь! Сколько раз объяснял ему, как легко споткнуться, скатиться вниз головой по этим старым каменным ступенькам!
Он учил мальчика не перебегать через дорогу, запрещал ему выходить на Грейт-Уэст-роуд, велел держаться подальше от той стены, что отделяет набережную Лауэр-Молл от самой реки, он показал ему, как защитить глаза очками, когда сверлишь камень, остерегал не брать с собой радио в ванну. Любовное, терпеливое, отцовское попечение. Все, чего он хотел, – уберечь мальчика от беды.
Он твердил эти пустячные предостережения, а тем временем настоящая опасность таилась в засаде, готовясь к прыжку. Вся его любовь не помогла Кевину разгадать, какая беда подстерегает сына. Он ничего не видел, Джилс Бирн отвел ему глаза. Они с Пэтси доверились его логике, его уму, его опыту. Будь он проклят, проклят, проклят!
Мэтти не хотел ехать в Бредгар Чэмберс. Он просил, чтобы его не отсылали, позволили ему остаться дома, но родители настояли на своем. Кевин сам сказал: довольно парню держаться за мамину юбку. Что ж, теперь они с этим покончили, верно? Теперь уж Мэтти не сможет цепляться за мамину юбку. Не сможет. Никогда.
Мэтти! Кевину казалось, что в глаза попала жгучая кислота, горло запеклось, грудь вздымалась от подавленных рыданий, но он все еще удерживал слезы.
«Пожалуйста, папа, дай и мне камень! Я кое-что придумал… Можно, покажу тебе? Вот, смотри, как я нарисовал».
Как мог он умереть? Как могла внезапно оборваться эта милая, малая жизнь? Как они останутся теперь без Мэттью?
– Э, приятель, ты, видать, в хлеву отдыхал!
Какой-то пьяница, сидевший на скамейке с краю лужайки, поднялся навстречу ему в темноте, отхлебывая на ходу из спрятанной в бумажный пакет бутылки. Вытаращился на Кевина, растянул губы в злой усмешке.
– Свин-свин-свин, – захрюкал он. – Свин-свин-свин, свинтус-свин! – Он принялся хохотать, размахивая в воздухе своим пакетом.
– Отвяжись, – огрызнулся Кевин и сам удивился, услышав, как дрожит его голос.
– Завизжала жалобно свинка, – прокомментировал бродяга. – Свин-свин-нытик-свин! Штанишки запачкал и пустил слезу!
– Ты, чертов!..
– Ой, как страшно! Ой-ой-ой! Ой, я забоялся этой плаксы свинки. И о чем плачет наша свинка? Потеряла желудь? Потеряла своего свиненка? Потеряла своего…
– Ублюдок! Закрой пасть! – завопил Кевин и бросился на ночного прохожего, норовя ухватить его растопыренными пальцами за глотку. Тот был ниже его ростом, Кевину сподручно оказалось бить в это ненавистное лицо. Хрустнул под ударом хрящ, костяшки пальцев столкнулись с зубами, и с них потекла кровь.
И злоба, и боль казались желанным выходом, они несли облегчение. Пьяница яростно отбивался, заехал коленом Кевину в пах, но и эту, едва не убившую его боль Кевин радостно приветствовал. Руки его ослабли, и он рухнул наземь. Пьяница, добивая, нанес последний удар в ребра и кинулся бежать в сторону паба. Кевин остался лежать на земле, тело его корчилось в муках, сердце рвалось из груди.
Он так и не сумел заплакать.
10
Дебора Сент-Джеймс скорчилась в старом кожаном кресле у камина в кабинете своего мужа. Она все еще держала в руках пачку пробных фотографий и лупу, но ее взгляд давно уже скользнул к золотисто-голубым язычкам пламени, весело облизывавшим поленья. На столике возле ее локтя стоял стакан бренди, но Дебора лишь вдыхала порой его крепкий, насыщенный аромат– спиртное не лезло в горло.
После утреннего визита Линли она осталась почти на весь день одна. Незадолго до ланча Саймон отправился на собрание, оттуда на встречу в институте Челси, потом на переговоры с адвокатами, представлявшими человека, обвиняемого в убийстве. Саймон готов был отказаться от всех заранее намеченных планов и уясе тайком от Деборы позвонил, чтобы отменить первое из этих дел, но жена застала его врасплох и уговорила не менять распорядок дня. Она прекрасно понимала, что Саймон готов забросить свою работу и остаться дома, полагая, что он нужен ей.
Дебора с яростью отвергла его заботу– она уже не маленькая, нечего с ней нянчиться. Однако гнев был лишь маской, он позволял ей скрыть глубоко запрятанные переживания – от этой муки ее могла бы избавить лишь исповедь перед мужем. Когда-то они поклялись друг другу, что основой их союза станет полная искренность, и Дебора радостно согласилась на это условие, в уверенности, что один маленький, но подлый секрет из ее прошлого никак не нарушит их гармонии.
64 
