77 
Подхватив сумку с инструментами, я медленно зашаркал к выходу. Прохладный воздух немного взбодрил меня. На церковной башне часы отбили полчаса. С трудом выбравшись из церкви, я прислонился к девушке, украшавшей афишную тумбу и жизнерадостно рекламирующей крем «Нивея». Для смягчения моей ожесточившейся души потребовалась бы целая банка «Нивеи», не меньше. А еще лучше — сама эта девушка.
Бойко подкатил «жук» Штубера. На мгновение мне показалось: сейчас машина переедет меня. Но Штубер резко тормознул и, перегнувшись через пассажирское сиденье, распахнул дверцу. Я недоумевал — чего это он так торопится? Но тут же сообразил: ведет он себя исходя из предположения, что я убил в церкви человека. Я взялся за дверцу.
— Все нормально, — заверил я. — Спешки никакой. Я ничего не сделал.
Тогда Штубер спокойно вылез, помог мне забраться в машину, будто я был его старой мамочкой, и, благополучно загрузив мои мощи, прикурил для меня сигарету. Очутившись на водительском месте, он резко газанул на холостом ходу, переждал, пока проедет небольшая группка велосипедистов, и помчался стрелой.
— А чего ж ты передумал-то? — поинтересовался он.
— Из-за женщины.
— Для того они и созданы, я полагаю. Наверное, она была послана Богом.
— Только не эта. — Я затянулся сигаретой и поморщился, когда ее жар опалил мой свежий шрам. — Кто именно ее послал, понятия не имею, но твердо намерен выяснить.
— Таинственная незнакомка, да? Симпатичная?
— Носит тогу, живет в храме, обожает амброзию и человеческие жертвоприношения.
— Такие хуже всех, — с видом знатока сказал Штубер. — Знаешь, у меня есть теория, что любовь — это всего лишь временная форма душевной болезни. Как только поймешь это, так сумеешь ее побороть, вылечиться.
Штубер завел историйку про одну свою подружку, которая паршиво с ним обошлась, и я отключился, задумавшись о Бритте Варцок.
Какая-то частичка мозга пыталась убедить меня: возможно, она все-таки лучшая католичка, чем я ее считал. Тогда ее встреча с отцом Готовиной — простое совпадение, и только. Может, она и вправду пришла на исповедь, может, была честной со мной. Минуту-другую я прислушивался к себе, а потом отмел все придуманные доводы: их породила та самая частичка моих мозгов, которая до сих пор идеализировала человека. Спасибо тебе пребольшое, Адольф Гитлер, теперь нам всем известно, чего стоит такой идеализм.
22
Шли дни, мне становилось лучше. Подоспел и уик-энд, когда доктор Хенкель сказал, что я уже могу отправиться в поездку. У него был новенький, цвета бордо, «мерседес», четырехдверный седан; он им очень гордился. Доктор позволил мне сесть сзади, чтобы мне было удобнее ехать — до Гармиш-Партенкирхена было почти сто километров. Из Мюнхена мы выехали по автобану номер два, тщательно продуманному и отлично построенному шоссе, проходившему через Штарнберг, там я рассказал Хенкелю о бароне, фамилия которого дала название городку, и о сказочном доме, где тот жил, о «майбах-цеппелине», на котором он ездил в магазины делать покупки. И так как доктор обожал машины, то заодно рассказал ему и про дочь барона Хелен Элизабет и ее «порше-356».
— Машина недурная, — заметил Хенкель, — но я предпочитаю «мерседесы». — И стал рассказывать мне о других машинах, стоявших в его гараже в Рамерсдорфе. Там же приютилась и моя «ганза», которую Хенкель любезно пригнал со стоянки, где бедняжка осталась в тот вечер, когда меня захватили «товарищи».
— Машины — мое хобби, — признался он по дороге, — как и горы. Я взбирался на все самые высокие пики в Альпах.
— И на Цугшпитце? — Ради Цугшпитце, самой высокой горы в Германии, большинство туристов и ездили в Гармиш-Партенкирхен.
— Подумаешь, высота! — фыркнул он. — Так, прогулочка. Ты и сам на нее сумеешь забраться через пару недель. — Доктор покачал головой. — Однако всерьез меня интересует только тропическая медицина. В Партенкирхене имеется небольшая лаборатория, там янки разрешают мне работать. Я в довольно дружеских отношениях с одним американцем, старшим офицером. Он пару раз на неделе приходит играть в шахматы с Эриком. Тебе он понравится. Прекрасно говорит на немецком и чертовски хороший шахматист.
— А как вы познакомились?
— Я был его пленным! — рассмеялся Хенкель. — В Партенкирхене был лагерь военнопленных, я руководил там госпиталем. А лаборатория принадлежала госпиталю. У янки конечно же имелся собственный врач. Человек вполне симпатичный, но он умел только давать таблетки. А если требовалось хирургическое вмешательство, то обращались ко мне.
77 
