116 
Линию укреплений от лучников, обстреливавших Марча, и вплоть до пушки, стоявшей прямо подо мной, защищали тысяча или даже больше воинов, на шарфах и нарукавных повязках которых я различал изображение черной палки, герба лорда Рафина. С этой стороны не вылетело ни одной стрелы, и, как только первые ряды йоркистов во главе с вельможей в тяжелых доспехах поднялись, пыхтя и задыхаясь, к подножию холма и добрались до вала, люди лорда Грея, перегнувшись через это препятствие, помогли вражескому офицеру перебраться через него.
Вот так все и произошло. Люди Грея развернулись, разрывая ряды защитников, йоркисты ворвались в эту брешь и веером разошлись в обе стороны от нее уже по другую сторону оборонительного вала. Люди короля тут же поняли, что разбиты, и обратились в бегство за холм и к реке.
Теперь настал через Питера рассказывать мне, что там происходит.
— Ах, бедолаги, — восклицал он, — они не могут перейти вброд, река разлилась, а мост слишком узкий. Те так и косят их, словно… словно рожь в июле. Ох! Сколько крови! Река течет кровью. Полный разгром. А вон и герцог! Стаффорд, герцог Бэкингем. Он пытается остановить бегство, вернуть солдат в битву. А, он упал. Вот не повезло. И знамя его тоже свалилось. Они рубят его вшестером. Пропал, бедняга! Все, они уже отрубили ему голову, нацепили на копье. Господи, король бежит. Петляет из стороны в сторону, будто лиса, за которой собаки гонятся. У моста его люди. Они пропускают его. Уйдет! Ага, он уйдет! О нет, не вышло. Наткнулся на лучника. Лучник прицеливается. Все, йоркисты взяли его, ведут обратно в его палатку… Хорошо, хоть голову ему не отрубили. Во всяком случае, пока.
В этот момент какой-то рыцарь из лагеря Йорка вполз на гребень холма и, обнаружив нас в столь жалком положении, сделал правильный вывод: мы враги короля, а стало быть, друзья Йорка. И он разрубил своим мечом наши веревки.
Рыцарь постоял рядом с нами, пока мы растирали онемевшие запястья и щиколотки, он даже подхватил меня под руку, заметив, что ноги отказываются мне служить. Мы сказали ему, что вот уже сутки как ничего не ели, если не считать нескольких крошек хлеба, и добрый рыцарь принес нам хлеба, сыра и молока. Приятный парень — если забыть, что весь его панцирь был забрызган кровью, причем отнюдь не его собственной.
Внезапно на поле битвы воцарилась тишина. Король Генрих вышел из своей палатки. Он стоял у самого входа, тощий, бледный, ослабевший, голова его тряслась, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Он пытался сообразить, насколько хватало его взбаламученного рассудка, как ему следует поступить. Пасть на колени и молить о пощаде?
Но нет. Сторонники Йорка сами опустились перед ним на колени. Было так тихо, что я издали слышал, как заскрипели при этом сочленения их доспехов.
— Странно ведут себя победители! — удивился я.
Они отстегнули забрала, сняли свои шлемы с дурацкими плюмажами и гербами, и теперь я уже безошибочно узнал Эдди. Светлые волосы намокли и потемнели от пота, лицо раскраснелось — то-то жарко, должно быть, сражаться внутри металлической клетки весом в сто фунтов. Герб на его щите был похож на герб короля золотые львы на красном фоне и серебряные лилии на голубом.
Интересно, подумал я, он воспроизводит герб короля, чтобы нанести оскорбление его величеству, или же в этом заключена какая-то магия? Но в тот момент я забыл спросить, а потом все и так стало ясно.
Вернемся к той сцене. Рядом с Эдди, не достигшим еще восемнадцатилетнего возраста, склонился перед законным монархом граф Уорик — огромный красивый черноволосый мужчина в самом расцвете сил, склонился перед человеком, все еще остававшимся помазанником Божьим. А распрямившись, запрокинул голову и заревел, точно взбесившийся бык: «А где долбаная королева и этот ублюдок, которого они зовут принцем Уэльским?»
Али все медленнее и медленнее выговаривал слова, то и дело зевая. Наконец он умолк. Приближался вечер, дождь стихал, бирманская кошечка вернулась из зарослей и пристроилась на коленях у хозяина. Али почесал ее под подбородком.
Я услышал, как щелкнула дверная задвижка, и, подняв голову, посмотрел в сторону веранды, по ту сторону маленького пруда. Обе жены Али, закутанные в тонкий муслин, под которым угадывались такие же округлые груди и тонкая талия, как и у их тети, спускались к нам.
— Возвращайся завтра, дорогой Ма-Ло, — сказал мне Али на прощание. — Тогда мы узнаем, что было тем временем с Умой.
116 
