14 
– Верно подмечено, кузен.
– Что ж, – я направился к двери, – среди фон Беков глупцов не было. С вашего позволения, я возьму ночь на размышление.
– Пусть твои сны будут истинны, – загадочно пожелал Гейнор.
Клостерхейм не удержался:
– Мы, современные немцы, творим новые традиции, герр граф. Этот меч – ваш не более чем мой. Он принадлежит Германии, как символ нашей доблести, нашего былого могущества. Нашей крови, в конце концов. Вы ведь не собираетесь предать свою кровь?
Я посмотрел на сумрачного горца, потом на арийца со славянскими корнями. Перевел взгляд на собственную мертвенно-бледную ладонь с блеклыми ногтями.
– Свою кровь? Кто придумал этот миф?
– Мифы – древние истины, украшенные легендами, – наставительно произнес Клостерхейм. – Вагнер это понимал, и в этом секрет его успеха.
– А я думал, что в музыке… Мечи, чаши, проклятые души… Вы, кажется, сказали, что у моего меча есть пара? Неужели владелец второго клинка согласился расстаться с ним?
– Второй меч, – ответил Гейнор из-за спины Клостерхейма, – последний раз видели в Иерусалиме.
Признаюсь, я улыбался, укладываясь в постель, но вскоре вернулись дурные предчувствия, согнавшие улыбку с моего лица. Вытянувшись на кровати, я задумался, как мне спасти себя самого и уберечь мой клинок от длинных рук Адольфа Гитлера. И тут, в странном полузабытьи между явью и сном, я услыхал голос:
– Я ничего не имею против парадоксов. На них зиждется мироздание. Без них и люди не люди. Без них нет мышления.
Голос до жути напоминал мой собственный. И в то же время в нем звучала уверенность, какой я в жизни не испытывал.
Поначалу я решил, что кто-то проник в мою спальню, и принялся оглядываться, но никого не увидел, а затем провалился в сон – и в ноздри мне вдруг ударила едкая, обжигающая вонь. Нет, не вонь; этот запах был странным, но неприятным его не назовешь. Почему-то подумалось, что так пахнет змея. Или ящерица. Большая ящерица. Огромная. Из тех, которые летают в небесах, подчиняясь воле смертного, и дышат пламенем на врагов. А враги у них жестокие, твердо вознамерившиеся победить любой ценой и не гнушающиеся любых средств…
Призрачные очертания. Гигантские крылья. Мне снилось, что я лечу. Я сидел в громадном черном седле, которое как будто было вырезано из дерева специально под меня; от седла тянулось нечто вроде мембраны, соединявшей седло с чешуйчатой шеей моего скакуна. Я нагнулся, приложил руку к чешуе, которая на ощупь была горячей – явный признак чужеродного метаболизма; в следующий миг нечто с шумом взметнулось вверх, зазвенела упряжь, и впереди возникла огромная тень. Появилась чудовищных размеров голова; сперва я решил, что это динозавр, но быстро понял, что сижу на драконе, на самом настоящем драконе, по сравнению с которым я просто карлик. В пасти у дракона виднелась золотая узда с кисточками – длинными, в человеческий рост. Голова неторопливо повернулась, и на меня уставился отливающий желтизной зрачок. Взгляд дракона был исполнен глубочайшей, непостижимой мудрости, обретенной в мирах, куда никогда не ступала человеческая нога. И все же… Я и вправду углядел симпатию, или мне почудилось?
Изумрудно-зеленый цвет. Утонченное наречие оттенков и жестов.
Огненный Клык.
Я ли произнес это имя?
Запах, подобно пыли или табачному дыму, оседал в моих легких. Я заметил дымок из ноздрей чудовища. Дракон приоткрыл пасть… Что там у него плещется, за огромными зубами? Что-то нестерпимо едкое… Не просыпаясь, я вспоминал рассказы о случаях спонтанного возгорания. Не удивлюсь, если моего скакуна вдруг окутает пламя. И тут я ощутил, как драконьи мышцы пришли в движение, как зашевелился могучий костяк; заскрежетала чешуя, раздался приглушенный рык, гигантские крылья сделали взмах, другой – и дракон, вопреки всем известным мне законам природы, взмыл в воздух. У меня захватило дух. Земля мгновенно осталась далеко внизу.
Лететь на драконе – что может быть упоительнее и естественнее? Мы быстро достигли облаков. Повинуясь неведомо откуда взявшимся навыкам, я правил драконом, как венский извозчик лошадьми. Легкое прикосновение к коже над ухом, несильное натяжение поводьев…
Левой рукой я держал те самые поводья, а в правой сжимал Равенбранд, который лучился тьмой. Руны на клинке пульсировали, отливая альм.
Снова послышался голос – мой голос:
– Ариох! Ариох! Кровь и души владыке Ариоху!
Какое варварское наслаждение, какой дикарский восторг, какая ветхая, но изысканная мудрость! И насколько все это – и слова, и образы, и звуки – чуждо воспитанному в традициях Просвещения Ульрику фон Беку! Этот гуманист воспринимал происходящее как надругательство над идеалами, как кощунство и даже как богохульство. А мое новое "я" между тем безропотно впитывало кровожадные мысли, будто внушаемые извне. Я ощущал силу, которой не суждено было познать никому из моих современников, – силу преобразовывать действительность, колдовскую силу, необходимое условие войны, что ведется без машин и без автоматического оружия, но оттого становится лишь более жуткой и более масштабной, чем даже недавно отгремевшая Великая война.
14 
