41 
Каменные столбы выглядели так, словно им придавали очертания некие вдохновенные лунатики; в каждом изображении, в каждом очертании угадывался монстр, сидящий внутри любого из нас, будь то человек или зверь; среди столбов не было ни одного похожего на другие, они выстраивались в ряды и колонны и исчезали во мраке, отбрасывая причудливые тени. А фосфоресцирующая река по-прежнему обрушивалась водопадом к сердцу мироздания. Ниагара, превратившаяся в водопад Волшебной страны; греза курильщика опиума; потрясающее разум видение преисподней… Неужели моим глазам предстали адские просторы, по которым бродят души грешников? Мне вдруг помнилось, что статуи начинают оживать, что они тянутся ко мне, чтобы прикоснуться и сделать одним из них, чтобы и я застыл вместе с ними на тысячи лет, в ожидании нового глупца, посмевшего спуститься сюда из верхнего мира.
Красота подземной реки вызывала неподдельный восторг – и внушала трепет. Высоко над нами, точно трубы эльфийских органов, висели тысячи и тысячи кристаллических канделябров, испускавших холодное серебристое свечение. Время от времени в каком-нибудь из канделябров отражался свет реки и возникали фантастические мерцающие картины, которые ревущая вода уносила с собой в бездну и вновь возвращала к бытию в своем нижнем течении.
Невозможно представить, насколько глубока пещера и насколько она обширна. Может, Оуна не преувеличивала и эта пещера и вправду бесконечна? Какие чудовища здесь обитают? Мне вспомнилась гравюра из книги Жюля Верна. Громадные змеи, гигантские крокодилы, потомки динозавров…
Пришлось напомнить себе, что настоящие чудовища – не змеи и не крокодилы, а те, кто гонится за нами. Ни Верну, ни даже Уэллсу нацисты с их зверствами не могли и в самом страшном сне привидеться.
Несомненно, Гейнор с Клостерхеймом не только выполняли поручение нацистской верхушки, но и преследовали собственные цели. У меня были все основания полагать, что эта парочка бросит строить из себя нацистов, едва те перестанут быть им сколько-нибудь полезными. И потому для нас они являлись опаснейшими врагами – опаснее не бывает. Они не верили ни во что, кроме своих личных желаний и устремлений, а потому могли с легкостью переходить на любую сторону. Я имел несчастье наблюдать и обольстительную, и злобную личины Гейнора. И для той и для другой у него наверняка припасены тысячи гримас, и каждый из тех, с кем он встречался, встречается и будет встречаться, видит персональную гримасу. Человек с тысячью лиц. В этом они очень похожи с Гитлером.
Не могу объяснить и описать, как я совершил этот спуск по длинному и скользкому склону. Помню лишь, что Оуна поддерживала меня, что сломанная нога так и норовила подвести и что напиток Оуны придавал мне силы и избавлял от режущей боли. Без него я не сделал бы и двух шагов.
Наконец мы достигли моста. Он словно вырастал из нагромождения камней, и в нем чувствовалась та же застывшая динамика, какой отличались все прочие каменные образования: он будто окаменел всего мгновение назад. На фоне светящейся реки колонны моста походили на колоннаду собора. На память пришли безумные фантазии каталонского гения Гауди и нашего Людвига Баварского; правда, эти были куда более изысканными и утонченными. Высокие шпили и башни, возникшие по неведомому и непостижимому капризу природы… Мост был ровным и гладким, словно его выровняли нарочно, чтобы людям удобнее было переходить. Ряды серебристых колонн пересекали ущелье, по дну которого текла река, низвергаясь в бездну, «коей человеку не измерить, к темным морям преисподней». Неужели вдохновленные опиумом поэты английского Возрождения видели то же самое, что сейчас видят мои глаза? А что если этот мир создан их воображением? Я отогнал эту раздражающую мысль, но она тут же вернулась. Мой разум не в силах был воспринять то, что видели глаза, и потому я, как всякий лунатик, старался придумать некую логику, которая объяснила бы происходящее и удержала бы меня от того, чтобы просто подойти к краю моста и прыгнуть вниз.
Впрочем, по натуре я не самоубийца. Во мне еще теплилась надежда на медицинскую помощь и на проводника, который выведет меня наверх, в привычный мир, где все знакомо. Рев водопада по-прежнему не позволял о чем-либо спрашивать Оуну, поэтому я стиснул зубы и велел себе успокоиться. Мы передохнули и ступили на мост; Оуна брела, опираясь на свой лук, я же ковылял с мечом в руке, используя его как посох.
41 
