13 
Итак, Чехов не успел вложить нобелевскую премию в школы, но ОТДАЛ ЕЕ НА ПАРТИЮ. Остров Сахалин и остров Капри не прошли для него даром. Чтобы спасти всех от обездоленных, надо было помочь самим обездоленным. Поразительно предвидение этого непрактичного человека: он начал скопом скупать крайних ультра-революционеров — в 1915 году в разгар войны он выделил 100 тысяч долларов — большие деньги по тем временам — на побег заграницу группы видных ссыльных-большевиков, среди которых были Свердлов, Розенфельд [Каменев], Джугашвили [Сталин] с условием прекращения ими политической деятельности. Они подписали это обязательство и вышли из игры, — кто удрал заграницу, кто растворился в российских просторах. Вмешательство в политику этого мягкого, деликатного, больного человека ничем не объяснимо. Или он к тому времени уже изменился? Программа помощи ссыльным и каторжным принесла успех, многие большевики и левые эсеры были куплены на корню, но повлияла ли эта акция на конкретное развитие политических событий? В 1915 году большевики ни на что уже не надеялись, сам Ленин безнадежно говорил, что «до революции мы уже не доживем, ее сделают наши правнуки лет через сто». Следует ли признать прямое воздействие Чехова на историю? Или его вмешательство в политику ограничилось простой заменой, равной нулю — «шило на мыло», ушли одни, пришли другие? Что было бы, если бы? Не в пример поверхностному Аверченко и злому Бунину, Чехов так мудро объяснил и высмеял Ленина, что авторитет «Ильича» был подорван даже в самой партии. Сразу же после Кронштадского восстания Ленина тихо отстранили от власти, а сильный человек Лейба Бронштейн [Троцкий], подмяв под себя более слабых соратников — Бухарина, Зиновьева и других, еще мельче — Радека, Скрябина [Молотова], оказался калифом на час — наверно, не вышел ростом, нужен был совсем-совсем маленький. Таким диктатором оказался Сергей Костриков [Киров], а рядом с ним и под ним маленькие и пузатенькие Хрущев, Жданов, Маленков… Но мы сильно забежали вперед.
Чехов вернулся в Крым в свою резиденцию, где и пребывал до конца жизни почти безвыездно…
Моэм с удовольствием вспоминает, как, будучи в сентябре 1917 года в Петрограде в качестве тайного агента «Интеледжинс Сервис», по долгу службы встретился с Александром Керенским, временным правителем России, склоняя его от имени стран Антанты держать фронт и не выходить из войны с Германией, а потом по неудержимому велению души нелегально съездил в Москву в одном вагоне с какими-то пьяными дезертирами, которые на полном ходу чуть не выбросили его из вагона, и искал встречи с Чеховым, который ненадолго приехал туда из Ялты, но не получилось, Антону Павловичу не захотелось встречаться с английским шпионом, а в октябре Моэму спешно пришлось удирать от большевиков.
В 1920-м году при неудержимом наступлении красных на Крым, французы по просьбе Врангеля [царский генерал, не путать с джинсами «Wrangler»] подвели к Ялте военный корабль, и черный барон в домике Чехова упал на колени и умолял нобелевского лауреата эвакуироваться во Францию. Чехов отказался, но попросил Врангеля забрать с собой восьмилетнего украинского хлопчика, родители которого, махновцы, погибли от рук большевиков. Врангель смахнул слезу, перекрестил Чехова, поцеловал ему руку, взял за руку хлопчика и взошел на корабль. Хлопчика звали Панас Вишневой. На корабле он попал под покровительство французского шкипера, эфиопского негра, а его необыкновенная судьба и судьба его правнука Сашка Вишневого описана Моэмом в романе «Эфиоп».
4
Чехов и советская власть — тема неисчерпаемая.
«— Да тут ад! — сказал он однажды своим гостям о советской действительности.
— А ведь вы сочинили палиндром, Антон Павлович, - заметили Ильф с Петровым.
— Не помню — что значит „палиндром“?
— Это когда фраза одинаково читается справа налево и слева направо.
Чехов удивился и повторил:
— Да тут ад…»
Антон Павлович почти 25 лет жил под советской властью, ни разу не выезжая за границу и почти не покидая Ялты — один раз посетил в Коктебеле Максимильяна Волошина, иногда общался в Феодоссии с Александром Грином, когда тот был трезв, и предпринял несколько поездок в Симферополь за какими-то совсем уже мелкими покупками — за «чаем, сахаром, мылом, спичками, колбасой, керосином и другими колониальными товарами». Хлеб и колбаса в СССР в начале 30-х годов в самом деле казались колониальными товарами. В Ялту на дачу к Чехову валом валил самый разнообразный люд, совсем как в Ясную Поляну при жизни Льва Толстого, но не все попадали к нему — на Перекопе большевики проверяли паспорта и выясняли причины приезда в Крым — не к Чехову ли? — то же повторялось в Симферополе, а в Ялте у дачи писателя торчал милицейский пост. Летом день Чехова обычно начинался в 6 утра. Он выпивал чашку кофе и до 10-ти писал «одну страницу». Это было святое время. После завтрака начиналась «совслужба» прием посетителей, разбор жалоб, ответы на письма, звонки в Москву, в Кремль. [Моэм описывает один день из жизни Чехова — что ел, что делал, кто приходил]. Зимними вечерами читал при «лампочке Ильича». [Как видно, какое-то русское электротехническое изобретение. Из писем Чехова: «От большевиков в русской культуре останутся лампочка Ильича, папиросы „Беломор“ и женский День 8 Марта, все остальное пойдет прахом»]. Чехов вполне осознал безответственный стиль советских департаментов, мог, когда надо, повысить голос или ударить кулаком по столу. Русская эмиграция, ненавидевшая всех, кто якшался с большевиками, не имела к Чехову никаких претензий, хотя с большевиками и с большевистскими лидерами он общался часто и разнообразно. Известный придворный художник Налбандян даже написал соцреалистическую картину «Киров и Чехов на ловле бычков», но даже белоэмигранты восприняли ее как откровенную липу.
13 
