15

Понедельник, 16 апреля 2001 года,

дом Фалькона, улица Байлен, Севилья

Фалькон опять был выброшен из сна разрядом в двадцать тысяч вольт, как будто его остановившееся сердце оживили с помощью дефибриллятора. Взглянув на часы, он увидел, что еще только шесть часов, а значит, он проспал полтора часа… вернее даже не проспал, а пробыл в состоянии какой-то летаргии. Мозг, этот странный орган, который не давал ему заснуть, терзая мыслями об отце, о гражданской войне, об искусстве, о смерти, вдруг раз — и вырубился как раз в тот момент, когда Фалькон уже решил, что сон ему, видимо, теперь навсегда заказан. Никаких сновидений. Никакого отдыха. Лишь временная передышка. Мозг, неспособный долее выносить это бесконечное переливание из пустого в порожнее, опустил заслонку.

Он с бухающим сердцем взгромоздился на велотренажер и яростно крутил педали до тех пор, пока у него не возникло настолько реальное чувство погони, что он оглянулся через плечо. Он остановился и слез с тренажера, задавшись вопросом, не вредна ли для психики такая огромная трата энергии впустую. Фиксация возбуждения. Хотя она помогала ему убежать от идущих по кругу мыслей. По кругу? Да, именно так. Он просто физически воспроизводил движение, происходившее в мозгу. Он добежал до реки, потом свернул к Золотой Башне и побежал обратно. На улицах было пустынно.

На службу он приехал первым. Сел за письменный стол, чувствуя себя одиноким в спартанской обстановке кабинета и гулкой бетонной тишине полицейского управления. Рамирес явился в 8.30, и Фалькон приветствовал его новостями об исчезновении Элоисы Гомес. Он удостоверился в этом, заглянув в комнату регистрации происшествий с непривычно молчащими телефонами. Севилья слишком устала после недели страстного поклонения Деве Марии и Бахусу, чтобы утруждать себя звонками.

Рамирес выложил на стол конверт, который забрал из компьютерного центра. Там были отпечатки всех восьми кадров с промелькнувшим на фоне кладбища человеком с камерой. Компьютерщик усилил резкость двух лучших изображений, но и это, к сожалению, мало чем помогло. Глаз не было видно, на переносицу падала тень от козырька бейсболки, нос и подбородок прятались в вороте джемпера. Открытой оставалась небольшая полоска кожи, но определить ее оттенок и фактуру было невозможно. Компьютерщик показал фотографии специалисту по системам видеонаблюдения, и тот высказал предположение, что убийцей был мужчина от двадцати до сорока лет.

— Нам это почти ничего не дает, — сказал Рамирес, — но будет чем порадовать Кальдерона. Наш первый портрет убийцы… все же лучше, чем никакого портрета.

— Но кто он? — спросил Фалькон, удивив Рамиреса неожиданной горячностью. — Действует ли он в одиночку? Или его наняли? Каковы его мотивы?

— И можем ли мы теперь быть уверены, что убитый не знал убийцу? — в свою очередь спросил Рамирес, подхватывая тон Фалькона.

— Я лично уверен. Мне не хотелось бы доказывать это в суде, но я не сомневаюсь, что он получил нужную ему информацию в «Мудансас Триана», проник в квартиру с помощью Элоисы Гомес и оставался там до прихода горничной. И все это он проделал, чтобы нас запутать.

— Тогда, мне кажется, нам надо вызвать Консуэло Хименес и с пристрастием допросить ее насчет этих снимков… а вдруг под нажимом она и расколется, — заявил Рамирес. — Ведь она единственный близкий жертве человек, и к тому же у нее есть вся необходимая информация и определенный мотив.

— На данном этапе я предпочитаю работать вместе с Консуэло Хименес, а не против нее. Я встречаюсь с ней в полдень, чтобы разобраться со всеми деловыми партнерами ее мужа и посмотреть, у кого могли быть мотивы его убить, а у кого нет.

— Разве это не позволит ей манипулировать следствием, старший инспектор?

  79