Особенно,... 
146 
Более четко, чем «Фау-1», я помню «Фау-2» и жуткий вой, раздававшийся тогда, когда они появлялись словно ниоткуда. Во время войны все оглядываются на более ранние периоды как на более безопасное время, так что, когда война кончилась, люди говорили о Блице едва ли не как о Золотом веке. Вероятно, узники Освенцима вспоминали Захсенвальд так, как другие ностальгически вспоминают детские праздники.
Я до сих пор чувствую, как тротуар поднимается у меня под ногами, как жуткий вихрь срывает с меня одежду, как внезапно наступает такая тишина, словно я оглох, а потом вдруг такой грохот, словно слух внезапно вернулся, вспышку света, чудовищный жар, а потом пыль. Лишь немногие выжили вместе со мной. Мой дядя Джим рассказывал, что мы посылали немцам дезинформацию, чтобы они считали, будто уничтожают стратегические объекты, когда на деле удар приходился на пригороды. Он не удивился, когда после войны лейбористы получили так много голосов от людей, убежденных, что были преданы своим собственным правительством. Тем не менее британский бульдог — герой плакатов и газетных очерков — пользовался всенародной любовью. В пятидесятых годах, когда империя уменьшилась в размерах, а британцы утратили былую самоуверенность, Черчилля произвели в рыцари и превратили в того полубога, каким мы его помним. Маме казалось, что на самом деле он тянет с концом войны, но она никогда не объясняла почему. «Спроси дядю Джима», — говорила она. Но дядя Джим, конечно, ничего мне не объяснил.
В шестьдесят четвертом году дядя Джим навестил меня в пансионате. Он отдыхал поблизости у своих старых друзей, которые жили в роскошном замке, построенном на скале у берега моря, и пригласил меня туда на обед. Я отказался, боясь поставить его в неловкое положение, ибо еще помнил эпизод, случившийся .на Даунинг-стрит, но он засмеялся, когда я упомянул об этом. «Честно говоря, Дэвид, все это мне очень нравилось, кроме, разумеется, того момента, когда ты поранил ногу. Ты внес привкус фарса в то, что до тех пор считалось трагедией. Знаешь, Идену ужасно понравилась эта история. Ты несколько умерил его пыл. Он сказал мне, что в нашем сумасшедшем доме всегда найдется крючок для твоих пистолетов и твоей шляпы. В то время я решил, что не стоит передавать тебе эти слова. „Хватит и того, что я скажу, что ты был круче всех и парни чертовски благодарны тебе, приятель!“ Эта похвала значила для меня очень много!
Чудом оставшись жив благодаря заботам Черного капитана, я бы с радостью посвятил десяток своих «лишних» лет дяде Джиму. Как бы я хотел, чтобы он подольше прожил, наслаждаясь покоем после своего ухода на пенсию. Он был старомодным консерватором — обходительным, человечным, открытым всем новым идеям, поборником прав и свобод народа. Он с равным пониманием и сочувствием относился и к движению «Власть черным!», и к феминизму, воспринимая их принципы с не меньшим энтузиазмом, чем какой-нибудь левый радикал. Я любил его больше, чем кого-либо другого, включая даже Джозефа Кисса, которого он в некоторых отношениях напоминал.
В том же шестьдесят четвертом году я встретил женщину, которая повторно представила меня моей первой возлюбленной. Элеанора Колмен прибыла в пансионат незадолго до моего отъезда, а впоследствии, в Лондоне, узнала меня. Она одевалась очень эксцентрично, в самые живые оттенки лилово-голубого, бирюзового и лавандового, и, хотя никто не мог сказать, сколько в точности ей лет, она получала пенсию.
Она как раз была на почте, когда я оказался за ней в очереди в Уэстбурн-Гроув. Мы отправились через дорогу выпить по чашечке чая и съесть по сандвичу с беконом. В том кафе ее все знали.
— Я стара, как холмы, старше, чем лондонский Тауэр, — ответила она, когда я спросил ее о возрасте. Как и я, она интересовалась мифологией города и даже заявила, что была знакома с основателем Лондона. — Это был троянец Брут, милый. Он еще жив и вполне процветает, занимаясь антиквариатом. Что на самом деле весьма удобно.
После нескольких встреч в том же самом кафе я спросил ее, не можем ли мы посетить его лавку. Этим я ее позабавил.
— Он не продает эти вещи, милый. Он их делает. Ну, с помощью куска старой цепи, молотка да грубой стамески.
Он работал неподалеку, на извозчичьем дворе на Порто-белло-роуд, оккупированном сначала пьянчужками, а впоследствии поэтами и художниками. Итак, Нонни представила меня мистеру Троянцу. Он был еще более стар, чем она, и настолько дряхл, что невозможно было представить себе, как он выглядел в юности. Его пронзительные зеленые глаза смотрелись на коричневой коже как клейкие почки на старом дереве. По просьбе миссис Колмен он показал мне, каким образом можно прибавить возраст предмету мебели.
146 
