«А я, признаться, начинаю скучать… Может, встрепенемся?…»
Встрепе… Что?
До медлительного разума доходит гениальная в своей простоте мысль. Какая? Я разговариваю с Мантией, следовательно… Я жив. Какая неприятная неожиданность.
И вообще, почему ты со мной разговариваешь?
«А с кем мне, горемычной, болтать на досуге?… Даже фрэлла завалящего под руку не попадается…» – очень искренне сожалеет Мантия.
Я не это имел в виду!
«В виду можно что-то иметь, если это „что-то“ у тебя есть…» – ворчливая поправка.
Даже если у меня ничего нет…
Осекаюсь.
Ничего. Нет. У меня. Во мне. Хм-м-м-м-м…
Зачем ты меня разбудила?
«Такова моя прямая и самая любимая обязанность!…»
Любимая, как же! Почему я жив?
«Ах, простите!… Не оправдала ожиданий!… Смиренно припадаю к ногам dan-nah с мольбой о прощении!…» – ерничает, стерва. Но у меня не возникает желания обидеться.
Тот глупец… Он вытащил меня?
«Ты необыкновенно догадлив сегодня…»
Кто он?
«Какая разница?…»
Мне нужно знать!
«Для каких целей?…»
Чтобы набить ему морду!
«Даже так?… За что же?…» – удивляется Мантия.
За то, что он полез, куда не просили! Я хотел умереть и как можно скорее! Разве трудно было это понять?
«Понять – легко… А вот принять…» – многозначительная пауза.
Я не просил «принимать»! Моя жизнь – мое личное дело. Только мое и ничье больше. И если залежалый товар пущен с молотка, не надо спешить его приобрести!
«Купец ты мой недоученный… Если уж „имущество“, действительно, распродается за ненадобностью, никому нельзя запретить поучаствовать в торгах… Особенно, если покупатель готов заплатить высокую цену…»
Цену! О чем он вообще думал, когда отправлялся за мной? Неужели не знал, чем обернется попытка приблизиться?
«Знал, конечно… Но уж больно заманчивым ему казался „товар“…» – если бы я не воспринимал все эмоции Мантии, как свои собственные, ни за что не поверил бы, что она может улыбаться так тепло.
Почему? Кто он, скажи?
«Это знание ничего не изменит… Ни для тебя, ни для него… А посему лучше оставить, как есть…»
Я должен знать!
«Чтобы набить морду?… М-м-м-м-м… Если уж рукоприкладство так тебе необходимо, самое время открыть глаза…»
Самое время? И почему же?
«А ты попробуй…» – интригующие интонации становятся сильнее.
И попробую!
Саван разлетелся клочьями, но мне не было нужды думать о его останках: подружка все приберет. До следующего раза, который будет наверняка. Раз уж я все еще жив…
Хлоп!
Звонкий удар по левой щеке заставил голову дернуться так, что щека правая чуть ли не вдавилась в подушку. И шмат волшбы, принесенный тяжелой рукой моей сестры, не смягчил боль пощечины. Непонимающе поворачиваю голову, чтобы… Быть одаренным еще одним ударом, на этот раз слева направо, тыльной стороной ладони. Когда звон в голове слегка утих, я выплеснул праведное негодование в вопрос:
– За что?
– Первая – за то, что испортил чужое имущество. Вторая – за то, что заставил всех волноваться, – выпрямляясь, сухо пояснила Магрит.
– Будет и третья? Для ровного счета?
– Будет. Если найдется подходящая причина.
– Неужели таковых больше нет?
– Есть одна, – неохотное признание. – Твоя тупость. Но за это не наказывают.
– Почему?
– Быть дураком – само по себе наказание, и очень суровое.
– Что-то я не понимаю… Хорошая вещь? Это не… – перебираю в памяти свои скитания по резиденции Созидающих. Что я сломал? Разве только… Зеркало. Но его ведь можно сделать заново? Или я ошибаюсь? Ладно, фрэлл с предметами обстановки. Проехали. А вот другая причина… – Вы сказали: «заставил волноваться». Кого и почему?
– Я должна давать тебе отчет? – синие глаза грозно сузились.
– Было бы неплохо! – мечтательно протянул я.
– Еще не наступило то время, когда…
– Оно может наступить? – заинтересованно переспрашиваю.
– Не приведи Владычица!
Ни в глазах, ни в голосе сестры нет улыбки, но тщательная серьезность все равно кажется мне напускной. Да что творится на белом свете? Кто бы мне объяснил…
– Здесь упомянули мое любимое слово? – вот у кого смешливости в избытке, так это у Ксаррона.
Веснушчатая физиономия выглянула из-за дверного косяка, как лисья мордочка из норки, вызвав у нас с Магрит очень схожую реакцию. Правда, в моем выдохе было больше скомканных ругательств, чем в сестрином, но глаза Ксо восхищенного расширились: