Это было желание. В самом чистом виде, какой только возможен. И если представить, что с подобным пылом можно желать мужчину, то хотелось бы мне повстречать на своем пути такую умелицу. Чего желала худышка, я не знал, а угадать не получалось. Но дикая смесь голода и жажды, нашедшая воплощение во взгляде, не позволяла усомниться: это оно.
Свободное от приличий и прочих ограничений, навязанных находящимися вокруг тебя людьми и обстоятельствами.
Доведенное до крайней точки исступления.
Не просто всепоглощающее, а уже поглотившее своего… Нет, не хозяина. Оно ведь никогда не было слугой. Своего временного хранителя.
Никакого движения не происходило. Статуей с безумными глазами застыла худышка. Колонной, подпирающей своды храма, возвышалась за ее спиной бритоголовая чистильщица. Надгробным изваянием лежала на длинном столе Ньяна. Но я все равно был уверен: что-то происходит. Что-то очень важное, но только на том плане бытия, который недоступен моему взгляду. А потом натянутый парус завесы, скрывающей тайну, лопнул.
Сначала это было похоже на то, как будто в плоти моей защитницы снуют туда-сюда мелкие горошины, и чем ближе они подбирались к коже, тем становились заметнее, но не увеличиваясь в размерах, а… Начиная светиться. Этакой едва уловимой синевой. В первые минуты свечение выглядело совсем слабеньким, но с каждым вдохом набирало силу, пока в конце концов лежащее тело полностью не оказалось окутано мутным мерцанием. Мне почему-то подумалось, что этот туман следует разогнать, и, вторя моим мыслям, крошечные искорки вдруг взвились в воздух, сливаясь в единый сияющий шарик. Небольшой, с кулак. Наверное, так могли бы выглядеть звезды, если бы удалось подобраться к ним чуть поближе. Правда, вряд ли в мире найдется хоть одна звезда, которая будет биться, как человеческое сердце.
А шарик именно бился. Сжимался, и тогда сияние начинало нестерпимо резать глаза. Расширялся, и тогда казалось, сквозь него можно ясно рассмотреть каждую черточку лица худышки, как и я, зачарованно глядящей прямо в синий огонь.
Раз. Другой. Третий. Все быстрее и быстрее. Меня бы такой пульс убил, а шарику, похоже, становилось все лучше. И в какое-то мгновение он, вспыхнув особенно ярко и почти затопив своим сиянием комнату, ринулся к плоской, как доски стола, груди Сосуда.
Коснулся.
Разлился синевой по коже.
Впитался, как вода впитывается в песок.
Осветил плоть изнутри.
Погас. А из тела Ньяны через надрезы, нанесенные тонким лезвием ножа, вдруг начал выступать гной: другого слова я не смог бы подобрать, даже если бы захотел.
Не белый, не желтый и не синий, подобно тому, что я видел на теле прибоженного, а похожий на перламутровую внутренность раковины. Переливающийся всеми цветами радуги, немного пузырящийся и наполнивший комнату странноватым запахом. Не противным или раздражающим, а скорее напоминающим то, чем пахнет воздух после грозы. Но главное, вместе с тем как густая жидкость покидала тело моей защитницы, менялось и само тело. Медленно уменьшалось в размерах, словно сдуваясь, как проколотый рыбий пузырь. И мне, пожалуй, больше не нужны были объяснения, почему тот сереброзвенник, что определил Ньяну на службу, велел ей набрать как можно больший вес…
На все про все понадобилось не более минуты. И вместе с исчезнувшим сиянием потух и взгляд худышки. Правда, чтобы тут же загореться снова.
На третьем повторении одной и той же картины мне стало даже скучно, и я перестал считать синие шарики. Зато когда веки чистильщицы дрогнули, а губы, своим цветом теперь напоминавшие синие бока шариков, выдавили: «Все, чисто», стало понятно, сколько сил было потрачено. Бритоголовая уронила руки, да, именно уронила, а не опустила, и оперлась о край стола, потому что кресел, стульев или лавок в комнате не было, а ноги, судя по всему, плоховато держали свою хозяйку. Худышка осталась стоять истуканом, прежним бессмысленным взглядом уставившись в стену. Ньяна, ни разу за время проведения чистки не шелохнувшаяся, лежала все так же неподвижно, но, как мне почудилось, задышала ровнее и глубже.
– Получилось?
Мой вопрос прозвучал глупо, но я должен был убедиться. Или хотя бы услышать успокоительную ложь.
– Да.
– Она скоро проснется?
Чистильщица посмотрела на Ньяну, формами теперь весьма похожую на худосочный Сосуд.
– Через несколько часов. Ей понадобится отдых. И тщательный уход.
Который можно наладить только в Блаженном Доле. Что же, значит, пора собираться в обратный путь. Или…