7 
Жезл за нашими спинами вздрогнул, и не надо было даже смотреть в его сторону, чтобы понять это, потому что под ногами прошла ясно ощутимая волна, заставившая паркет скорбно скрипнуть. Все замки и запоры, имеющиеся в купеческом доме, отныне утратили свое первозданное естество и запечатали входы и выходы не хуже сургуча, неважно, сталь, бронза или дерево помогало купцу прежде защищаться от нежелательных гостей. Ни одного промежутка, ни одной щели толщиной больше человеческого волоса, теперь нет ни поодаль от нас, ни на нас самих. Слава Божу, форменные мундиры сопроводителей скроены так, что даже в крайнем случае вроде наступившего не сковывают движения, а вот остальным людям, находящимся в комнате, сейчас не позавидуешь. Впрочем, кроме Серебряного звена, пока еще никто не понял главного: из этого дома выйдут только два человека. Всех прочих… Даже не вынесут.
– Эрте… – Лос растерянно покачнулся вместе с последним приступом дрожи, крысой метнувшейся по полу.
Атьен отступил на шаг назад, оказываясь на одной линии со мной, и ласково улыбнулся:
– Признаться, память у меня давно уже не та, что в юности, когда я мог наизусть повторить от начала и до конца «Уложение о безмятежности», но одна из его глав, как на грех, припомнилась. Та, где строжайше запрещается доставлять в пределы столицы любых живых тварей, в том числе и рода человеческого, избегая тщательного осмотра. Сами знаете, в какой Цепи. Или напомнить?
– Эрте… – Купец сглотнул, но слюна не смочила вмиг пересохшее горло, и следующие слова оказались больше похожи на карканье, чем на прежнюю масленую речь. – Я ни в коем разе… Сегодня ввечеру и собирался…
– Вечер? – усмехнулся Атьен. – Увы, он слишком далек. А вам до него и вовсе будет не добраться. Вам всем.
Последние слова прозвучали с редкостно искренним сожалением, и именно оно помогло купцу понять всю глубину бездны, на краю которой он вдруг очутился.
– Эрте… – Лос упал на колени, пряча взгляд. – Боженкой милосердной заклинаю…
Трясущиеся пальцы попытались что-то нащупать в складках длинного домашнего кафтана, может быть, нож, а может быть, туго набитый кошелек, но наткнулись на ставшее цельным полотно, целый вдох оставались испуганно неподвижными, а потом потянулись к Серебряному звену. Потянулись слишком резко и угрожающе, чтобы оставаться на свободе.
Конец бракка описал короткую дугу, скользнул по шее купца, вынудив того опереться об пол, чтобы не упасть, и прижал одну из ладоней к половице. Без боли, всего лишь как бы намекая: лучше оставайся на месте, – но лицо Лоса исказилось таким страданием, что купеческая дочка испуганно вскрикнула:
– Папа!
Она выпустила лисенка, тут же радостно попрыгавшего в угол, бросилась к отцу, но платье, минуту назад ставшее коконом, сбило ребенка с ног. Девочка упала, непонимающе дотронулась до чудесным образом склеившихся складок, отдернула пальцы и переспросила, уже тише:
– Папа?
Купец поднял затравленный взгляд на сереброзвенника:
– Что будет с ней?
– Вы знаете.
– Она… Она еще совсем малышка! Я заплачу любые деньги, слышите? Все, что у меня есть, только… Пусть она останется!
Хорошее предложение. Нет, просто замечательное предложение! И что же ответит мой Ведущий? Вот шанс безбедно прожить остаток дней, каким бы долгим он ни был. Да и мне перепадет с господского стола… По крайней мере, есть надежда.
Итак, эрте, каково будет ваше решение?
Атьен неопределенно качнул головой, повернулся к купцу спиной и вздохнул:
– Вы знаете закон. А закон это такая скучная штука… Невыносимо скучная и ни на волосок не отступающая от однажды избранного пути. Как и его служители.
Я не поверил собственным ушам. Он отказывается? Быть того не может! Впрочем, пока не произнесено последнее слово, развилка не пройдена. Очень заманчивая развилка.
– Пусть она останется… – обреченно повторил Лос и вдруг попытался дернуться в мою сторону, однако прижатая к полу ладонь не позволила купцу сдвинуться с места. – А ты? Ты ведь не такой, как он, правда? Ты не такой! Ты же можешь…
Да, я не такой, как Атьен Ирриги со-Намаат. Но я хочу стать таким. Хочу, сыто отдуваясь, неторопливо шествовать от одной торговой лавки до другой, собирая дань, предназначенную дарственной казне и собственному карману. Хочу видеть в глазах смотрящих на меня людей подобострастие и с трудом сдерживаемую ненависть. Плевать, чего будет больше, но зато оно будет! Хочу…
7 
