У сестры Лионеллы было доброе сердце, неспособное гневаться на тех, кто обделен милостью божьей. Конечно, любой мало-мальски сведущий в карах господних священник легко объяснил бы причину рождения увечного ребенка незамоленными грехами его родителей, но в чем виновато само дитя? И монахиня, улыбнувшись со всей теплотой, на какую была способна, спросила:
— Что привело вас в святую обитель, сударь?
Сквайр, не взглянув на привратницу, ответил вопросом:
— Приезжий инквизитор все еще здесь?
Сестра Лионелла хотела было гордо сказать, что не шпионит за нежеланными гостями аббатства, но в глаза монахине снова бросилось увечье, которым был отмечен молодой человек, и старое сердце смягчилось:
— Он водит разговоры только с матушкой.
— Значит, она знает, где его можно найти?
— Значит, так.
Сквайр тревожно потер пальцами уголок рта:
— Она сможет принять меня сейчас?
Монахиня поспешила отвести взгляд, чтобы не выдать себя невольной лукавой улыбкой.
Примет ли? Будет только рада. Для Лионеллы, да и для многих других обитательниц аббатства не было секрета в том, что матушка Ирен питает к увечному мужчине определенные чувства. Разумеется, ничего недозволенного, упаси нас всех Отец небесный! Впрочем, на сквайра любили поглазеть не одни только монахини. Он вообще почитался в здешних краях завидным женихом, и если бы не его мрачное поместье, кто-то из сельских красавиц давно бы уже затащил хозяина Амменира под венец.
В самом деле, ведь ни чрезмерным питием, ни разгулом не опорочен, да и от работников, которые оказывались разговорчивыми, ни одного дурного слова про сквайра никто не слышал. А что спина не прямая, так это пустяки. На нее можно и не смотреть. Особенно когда целуешься.
Сестра Лионелла до боли стиснула пальцы, чтобы кровь, так некстати направившаяся вдруг к щекам, не добралась до места назначения.
— Вы проходите, сударь. Дорогу-то знаете или провожатого дать?
* * *
Калитка вместе с глупо хихикающей привратницей осталась позади, и Конрад брезгливо фыркнул. Нет, война нужна, и срочно, а то на уме у монахинь уже не служение Всевышнему, а Бетрезен знает что! Эта старуха, к примеру, явно думает не о молитвах, а о том, что могут проделывать посреди дремлющего аббатства мать-аббатиса и ее гость. Всех в армию, в бой, срочно! Чтобы сил не оставалось помышлять о чем-то, кроме исцеления кровавых ран.
Дорогу к покоям аббатисы сквайр знал не слишком хорошо, но объяснений привратницы вполне хватило чтобы не заблудиться и добраться до указанных дверей, за которыми… Шла беседа, и весьма любопытная. Конрад не стал сообщать о своем прибытии, вместо того прислушавшись к долетающим в коридор звукам голосов.
Разговаривали двое. Сама аббатиса и тот самый инквизитор.
— Все так, все так, — согласилась Ирен. — Дело и впрямь богоугодное, но… Вы знаете, в чем заключается обряд?
— Разумеется.
— Она… Она должна будет…
— Умереть? Только если позволить заговорщикам довести замысел до конца.
— Значит, она сможет вернуться? — В вопросе аббатисы Конраду почудилось что-то вроде сожаления.
— Конечно же, — утвердительно ответил инквизитор.
Повисло молчание, довольно долгое.
— Вас что-то смущает, сестра?
Она ответила не сразу, но когда сквайр услышал слова женщины, то не поверил собственным ушам:
— Она не должна вернуться.
— Как пожелаете, — равнодушно откликнулся собеседник аббатисы.
— Еще одно.
— Что?
— Послушницы не выходят за стены аббатства без сопровождения. Таковы правила.
— Я знаю.
— Тот, кто будет находиться вместе с ней, когда… когда все произойдет, погибнет?
— Да. Вряд ли свидетелей оставят в живых.
За дверьми снова стало тихо. На минуту, не меньше.
— Я подумаю, что можно сделать, брат.
— Я не сомневаюсь в вашем благоразумии, сестра.
Прозвучали шаги, и Конрад едва успел отпрянуть в сторону и укрыться за выступом стены, когда инквизитор, заметно удовлетворенный закончившейся беседой, неторопливо вышел из покоев аббатисы. Спина, покрытая серой сутаной, была всего лишь в нескольких шагах от сквайра. На расстоянии броска. Да что там броска! На расстоянии удара. Вот только смерть столичного гостя могла принести намного больше вреда, чем жизнь.
— Не спится? Или обед оказался недостаточно сытным, чтобы сморить дремотой?