Особенно,... 
45 
– Я вам не Юрий Васильевич! – обрываю я Степаняка и сильнее дергаю дверцу. Заперта. – Откуда вы взяли, что я какой-то там Юрий Васильевич? Идите, дедушка, своей дорогой. Я вас не знаю, мы не представлены. Зачем вы весь день за мной ходите?
– Разрешите одну фразу сказать! – вдруг взвизгивает Степаняк-Енисейский и валится передо мной на колени.
– Старый дурак, – опасливо бормочу я, перехожу к другой дверце и дергаю. Заперта.
– Да, дурак! – с восторгом соглашается Степаняк-Енисейский и ползет за мной по льду. – Разрешите одну фразу!
– Хоть десять, ничего не изменится. Статья подписана и отправлена в печать.
Я начинаю огибать «ЗИМ», чтобы подергать третью дверцу. Степаняк-Енисейский ползет за мной и азартно вскрикивает:
– Нет! Статья еще не отправлена и не подписана. Вот она! – он вытаскивает из недр тулупа свернутые в трубку листки. – Это настоящая статья, не черновик. Давно готова, не сомневайтесь! Одно прошу: немедленно подпишите и отправьте ее в печать!
– А что, занятно… – наконец удивляюсь я. – Откуда она у вас?
– Я ее неделю назад у Дроздова в карты выиграл! Для того, чтобы отдать ее вам!
Я разворачиваю свиток и читаю заглавие…
«Зубная боль Степаняка-Енисейского»… Фамилия полностью…
– Так мне, подлецу, и надо! – причитает Степаняк-Енисейский. Сейчас начнет лбом об лед поклоны бить. – Поступите со мной, как душа велит! Так и надо! Я это чистосердечно…
– Зачем это вам? Раскаялись, что ли?
– Вот именно! Раскаяние! Покаяние! Каюсь! Во всех грехах, как перед Богом!
Любопытно… Я тяну третью дверцу. Заперта.
– А я тут при чем?
– Мне нужно покаяться именно вам!
– Что я вам, поп?
– Выше! Бог!
Я дергаю четвертую дверцу… Открыта!
– А вы с ума не сошли?
– Счел бы за честь в вашем присутствии! Не закрывайте! – Степаняк-Енисейский хватается за дверцу и шепчет скороговоркой: – Я не сошел с ума, я преследую личный интерес. Я вам сейчас сообщу предварительную информацию, чтобы вас заинтриговать… Компьютер японский где, по-вашему? Моргал с Ведмедевым что задумали? Зачем Дроздов на свою статью в карты играет? С Чернолуцким что будет? Насчет вашего давнего дьявольского договора многолетней давности… заинтриговал я вас?
Заинтриговал, слов нет.
– Уделите мне один час, не пожалеете!
– Хорошо, приходите в гостиницу.
– Когда?
– После полуночи.
– О! Классическое время! – восторгается Степаняк.
– Но не больше двадцати минут.
– Полчаса! – торгуется он. – Не успею покаяться, грехов много.
– Ладно. Еще одно… Принесите справку от администратора Дома ученых.
– На предмет?
– О том, что после сеанса вы извинились перед публикой за свое вступительное слово. Вот тогда я поверю в ваше раскаяние.
– Понял! Это испытание? В виде публичного унижения? – восторгается он. – Бегу!
Степаняк-Енисейский снимает смушковый пирожок и отряхивает им колени.
Я сажусь в «ЗИМ».
Может быть, на него так циклон подействовал?
32
В «ЗИМе» темно, безжизненно, холодно и пахнет березовым веником, оставленным здесь Тронько. Запах березы вызывает в памяти какой-то чеховский рассказ, где через тысячу лет на другой планете люди вспоминали название этих белых деревьев и не могли вспомнить… Береза, что ли? И вообще: что я здесь делаю? Зачем сюда пришел? Камо грядеши? Возможно, это очередная ловушка?
Я вылавливаю двумя пальцами из нагрудного кармана последний патрончик и заряжаю наган. Теперь полный порядок, я опять вооружен. Много не нужно, достаточно одного патрона чтобы чувствовать себя в безопасности.
Но где же ОН? Меня скоро хватятся. Уж полночь близится… Конечно, ему помешал Степаняк-Енисейский со своим покаянием. Экое кайло!
Может быть, надо ЕГО позвать? Вернее, ПРИЗВАТЬ ЕГО?
Не знаю зачем, но я сажусь на березовый веник и призывно давлю на сигнал. «ЗИМ» гудит, как трехрядная гармонь, звук разносится над Кузьминками и затухает в небесах, как в прорве. Мой призыв не слышат. Начинается марсианское затмение. Луна уже перевалила за трубу, подкрадывается к Марсу, и тот скоро исчезнет в земной тени между лунными рогами.
Я сигналю еще раз. Степаняк-Енисейский уже добрался по гололеду к Дому ученых, но, оглянувшись на мой призыв, зачастил ногами и шлепнулся на мраморные ступеньки. Павлик, вышедший покурить на пожарную площадку киномеханика, жестокосердно комментирует это падение. Павлику не жалко этого падшего ангела, Павлик бы ему еще ножку подставил.
45 
