77 
Все эти повреждения пути, выполненные профессиональной рукой: имели просто целью выманить Зуброва с лучшими солдатами и офицерами подальше от эшелона. А выманив, ударят парочкой легких вертолетов с юга, оттуда удобнее всего: там к самой линии подступают холмы и пролески, ракетами вертолеты стрелять не будут — чтоб не повредить груз, но пулеметами беды наделают и скроются. Все внимание оставшихся в эшелоне будет приковано к этому самому вероятному направлению атаки, а в это время с севера, с очень, казалось бы, неудобного направления появятся тяжелые штурмовые Ми-24 и с предельно короткой дистанции разобьют эшелон в щепки, груза не повредив, и десант высадят для захвата. Вот именно эту группу вертолетов Зубров и видел на горизонте: три тяжелых бронированных Ми-24 — это пушечный удар, а пять Ми-8 — это десантная рота. Вот и все. Закусил Зубров губу. Знал, что Драч хороший служака, знал, что Драч бесподобный хозяйственник, ему бы премьер-министром быть! Экономикой править. А как тактик — он ноль. И не успеть Зуброву к своему эшелону — далеко вперед его занесла нелегкая. А если и появишься там у эшелона со своими легонькими газиками, то вжарят по тебе Ми-24 из автоматических пушек и не останется даже времени о мести помечтать. Эх, Драч, вся надежда на твою стратегическую гениальность.
Не мог знать Зубров, что в этот самый момент Драч уже лежал в луже крови. Он еще дышал, еще говорил. Двух солдатиков рядом убило сразу. Все они втроем под одну пулеметную очередь попали. Были и другие жертвы, и немалые. А ведь всего-то только и появилась из-за горизонта пара легоньких вертолетов. Вот что значит внезапность! С юга к самому пути подходят пролески и холмы. Вот оттуда они и появились. Сбежались к умирающему Драчу солдаты. Прибежал повар Тарасыч: да завяжите ж рану, идиоты, может, человек больше вашего проживет, может, всех нас переживет еще и великим станет, а ну, где бинты, морфинчику тащи. Вроде тут забегали. И знает старый солдат, что сейчас еще удар будет: все из вагонов повысыпали, самое время бить. И нет никакого командира рядом. Некому Золотой эшелон принять. Понял Тарасыч, что пришла пора ему над эшелоном принимать командование. Зубров-то всех опытных с собой забрал, только в эшелоне и остались что тыловики с Драчом во главе да расчеты башен, ремонтники да бабы. Ранили Драча, будем надеяться, что несмертельно, вот и нет никакого управления. А знал Тарасыч, старый солдат, что в ситуации такой должен кто-то самозванцем взять власть и править. Сурово править, глотки рвать. Пусть неправильно командовать, но хоть как-нибудь: лучше всем вместе неправильно воевать, чем каждому поодиночке. Знал, ибо однажды роту целую в бою принял, когда снайперы выбили всех офицеров и сержантов. Молод тогда был Тарасыч и кричал молодым петушком, оружием угрожал, и знал, что команды его не уставные, но орал, требовал, себе горло рвал и других за глотки держал. Может, чудо ему помогло, может, решили нападающие, что все равно не пробиться тут — и отошли. Но удержал Тарасыч тогда перевал Саланг, там его впервые судьба свела со старшим лейтенантом Виктором Зубровым, который зачем-то тряс Тарасыча за плечи и кричал в лицо:
— Проси, солдат. Что хочешь проси!
А что просить, когда обе ноги перебиты. Что просить? Чтоб в спецназе оставили? Спецназ — волчья жизнь и волчья работа, и спеца, как волка, только ноги кормят. Солдат на спецу без ног, это вроде боксер без кулаков или снайпер без глаз. Провалялся Тарасыч много месяцев по госпиталям, все бока отлежал. Выписывается почти калекой, а ему приглашение в спецназ!
Правда, работу нашли единственно возможную — поваром. Повар в рейды не ходит. В рейдах без повара обходятся. И потому повар — единственно возможная на спец профессия, где резвость ног главным требованием не является.
Понял Тарасыч, что, кроме него, некому принять Золотой эшелон под командование и боязно: Зуброву сколько раз в командирскую рубку завтрак носил, а там кнопочек и лампочек — целый табун, свора целая. Как с ними управиться? Ладно. Была не была. Решил и рванул к бронеплощадке. Тут его (и всех остальных в эшелоне) сразил тоненький голосочек в громкоговорителе:
— Я — Первый.
Никогда еще Первый женским голосом не говорил. Чудеса. Что еще скажет? А голосочек не дрожал:
— Всему личному составу — боевая тревога! — Ухмыльнулся Тарасыч — ишь, зараза, каким языком выучилась говорить. Недаром на командирской кровати спит.
— Тепловозу.
77 
