75 
— И что же?
Ингвар Стюбё изучающе посмотрел на молодого человека. Уходить тот уже явно не собирался. Дверь была по-прежнему закрыта, и Матс Бохус снова повернулся к остальным.
— Вы сказали, что ни в чем не раскаиваетесь, — произнес Ингвар Стюбё.
— Именно. И как вы это понимаете?
— Как признание.
— В чем?
— В этом я не совсем уверен.
— Я ее убил. На это я намекал.
Адвокат открыл рот и сделал шаг вперед, предостерегающе подняв руку. Потом он внезапно остановился и закрыл рот — только лязгнули зубы. Доктор Бонхеур смотрел без всякого выражения, руки сложены на груди. Зигмунд Берли собирался подняться, но потом передумал и со стоном упал обратно в кресло.
Никто не сказал ни слова.
Матс Бохус сделал несколько шагов и уселся в глубокое кресло для гостей. Ингвар внимательно следил за ним. В движениях молодого человека была какая-то странная грация. При ходьбе он раскачивался, и жир на его теле ходил волнами, как у кита под водой.
— Я убил мою мать.
Голос изменился. Шрам на верхней губе стал еще заметнее, он облизал его.
Все продолжали молчать.
Ингвар тоже сел, облокотился на стол.
Матс Бохус выглядел моложе своих двадцати шести лет. На щеках не было даже намека на щетину. Кожа гладкая, ни одного прыщика, только широкий рубец над губой. Глаза бегали.
— Я был ей не нужен, — напряженно сказал он. — Я был не нужен тогда, когда она меня родила, и оказался не нужен сейчас. В своих программах... В интервью она говорила: когда родные находят друг друга — это счастье. Фиона Хелле помогала всем, кто к ней обращался, а ко мне, своему собственному сыну, она повернулась спиной. Она лгала. Я не был ей нужен. Я никому не нужен. Я не нужен самому себе.
— Ты был нужен своей матери, — заверил его Ингвар. — Своим настоящим матери и отцу. Им ты был нужен.
— Они были ненастоящие, как оказалось.
— Ты слишком умен, чтобы действительно так думать.
— Они уже умерли.
— Да. Это правда. — Ингвар немного помолчал и продолжил: — А зачем ты убил остальных?
Матс Бохус заплакал. Большие круглые слезы повисали на ресницах, набухали и стекали на щеки. Он медленно наклонился вперед, смел бумаги и семейные фотографии со стола и закрыл лицо ладонями. Стакан упал на пол, не разбившись.
— Что они сделали? — настаивал Ингвар Стюбё. — Вибекке Хайнербак и Вегард Крог?
— Я сам себе не нужен, — не слыша, плакал Матс. — Я... сам... себе... не...
— Я не понимаю, — вмешался Алекс Бонхеур. — Вы сказали, что допроса не будет. Заканчивайте это издевательство. — Он мягко положил руку на спину Матса Бохуса. Молодой человек задыхался от слез. — И вообще я не понимаю, какая может быть связь между...
— Все вы прекрасно понимаете, — устало ответил Ингвар. — Вы, я думаю, в отличие от Матса читаете газеты. И поэтому не можете не знать, что речь идет о нескольких схожих в деталях убийствах.
— Это исключено, — сказал доктор Бонхеур и осуждающе посмотрел в сторону молодого адвоката, который приоткрыл было рот, но так и не нашелся, что сказать. — Матс Бохус находится у нас с двадцать первого января.
Зигмунд Берли попробовал думать. Мозг спал. Зигмунд так устал, что у него не было сил даже пошевелиться, но он должен был думать, поэтому он встал и сказал, повысив голос:
— Но ведь Матса не привязывают к кровати! Он может приходить и уходить, когда ему вздумается...
— Нет, — твердо возразил доктор Бонхеур. — Он был здесь все время.
Тишина, последовавшая за этими словами, повисла мрачно и гнетуще. Адвокат наконец-то окончательно закрыл рот. Зигмунд стоял с протестующе поднятой рукой, но у него не было сил, чтобы закончить начатую фразу. Ингвар закрыл глаза. Даже плач Матса Бохуса утих. В коридоре за закрытыми дверями раньше слышались приближающиеся и удаляющиеся шаги, кто-то разговаривал, кто-то громко кричал. Теперь оттуда не доносилось ни звука.
Но Зигмунд, уронив руку, все же задал вопрос:
— Вы уверены? Полностью, совершенно уверены?
— Да. Матс Бохус пришел в больницу двадцать первого января в семь часов утра. С тех пор он отсюда не выходил. Я за это ручаюсь, — ответил доктор Бонхеур.
Зигмунд Берли никогда в жизни еще так не хотел спать.
Субботний вечер Ингер Йоханне, скучая, проводила перед телевизором, и это ей очень нравилось. Временами она задремывала, но тут же, вздрагивая, просыпалась от собственных мыслей, которые полудрема превращала в абсурдные сны.
75 
