— Наместнику и воеводе они воспротивятся, боярин, — покачал головой юный царь. — Немало крови Москве пролить придется, дабы на своем настоять. А хана, нам дружеского, казанцы сами просят, сами сажают. Им разве подмогнуть надобно, хоругви наши показать, тон сурово повысить. Почто животами за то платить, чего миром добиться получается?
— А потом Порта своего хана вместо нашего к власти снова пропихнет. И начнется прежняя волокита.
— Одолеем мы Порту, боярин, одолеем. Чай, в ханстве Казанском у нас сторонников куда более набирается, нежели османы прикупить могут. Дай срок, пересидим басурман на Волге. Но вот как быть, коли незнатного боярина в воеводы губное общество выберет? Князья и бояре родов старых его ведь слушать не станут.
— Как не станут, если его выберут?
— Знатных родов, Андрей Васильевич, мало, а худородных бояр много. Худородные того двинуть в воеводы смогут, кого князья на местах признавать не пожелают.
— Признают, не признают — какая разница? Ведь не человеку подчиняться придется, а закону…
Государь был терпелив и въедлив. Он так тщательно обсасывал множество мелочей, связанных с идеей князя Сакульского о запрете мзды царским слугам, с выборными представителями на судах и выборами воевод губными собраниями, что Андрей подумал — этот разговор не кончится никогда. Однако около полудня на Иване Великом грохнул колокол, и юный царь тут же заторопился:
— К евхаристии надобно успеть и на службу домовую о ниспослании наследника. Мы с тобой, князь, еще побеседуем. Обмыслю я противоречия твои да опосля новые вопросы приготовлю. А ныне я покинуть тебя должен. Ступай домой. Понадобишься — через Ивана Юрьевича тебя вызову.
Андрей подумал, что ради появления наследника нужно не молиться, а заниматься кое-чем другим, но тактично промолчал. Тем более, он не знал — что именно называют во дворце «домовой службой». Однако странно: почти два года как женат Иоанн, а детей все еще нет. Вроде и он, и царица Анастасия больными не кажутся. Отторжения женщина у государя вызывать не должна, коли он стихи и хоралы ей посвящал. Тогда почему?
Зверев вышел из царских покоев, подмигнул замершему у дверей в парадном кафтане боярину Пашохину:
— Как мне Разбойный приказ отыскать, побратим?
— По правую руку от Красного крыльца третий дом, — шепотом ответил рында.
Князь кивнул и побежал вниз по лестнице.
Разбойный приказ выглядел обычной избой: рубленые стены, тесовая крыша, три ряда слюдяных окон. В просторном зале, с подпертым двумя десятками столбов потолком, сидели за столами дьячки. Если бы не черные рясы, все выглядело бы, словно дело происходит в восемнадцатом, девятнадцатом или середине двадцатого века: шелест бумаг, сосредоточенное пыхтение чиновников, скрип перьев, влажный запах чернил. А может, и за много веков до сего времени где-нибудь при дворе Аменхотепа писцы точно так же занимались своим ремеслом, поджав под себя ноги и завернувшись в однообразные, под стать своей деятельности, туники.
Перед лестницей наверх Андрея попытались перехватить бдительные служки — но князь грозно рыкнул, пообещал подвесить на дыбу и отправить служить при крымском посольстве, потребовал вызвать дьяка Кошкина прямо сюда, дабы ног своих не утруждать — и простолюдины струхнули. На втором этаже Зверева встретили уже боярские холопы — те хозяйского гостя знали и проводили в просторную, но аскетически скромную, без малейшего убранства, горницу начальника приказа. Здесь Андрею пришлось поскучать, любуясь на черные стены из потрескавшихся бревен и плотный пол, покрытый живописными бурыми пятнами. Полное впечатление, что каждого второго посетителя начинали пытать прямо здесь.
Иван Юрьевич явился только часа через полтора, запыхавшийся и разгоряченный. Ничего не говоря, откинул крышку одного из сундуков, достал медный кувшин, припал к горлышку. Утолив жажду, спросил:
— Простокваши желаешь?
Андрей отрицательно покачал головой, и дьяк спрятал кувшин на место, обошел тяжелый стол, сбитый из досок в ладонь толщиной, тяжело упал в кресло.
— Прости, друже, здесь тебя достойно принять не могу. Может, дома за побратимство выпьем, посидим в покое?
— Почему у царя до сих пор нет детей, боярин? — с места в лоб поинтересовался Зверев.
— Ну ты спросил, княже, — развел руками дьяк. — Бог не дал. Пока не дал. Но мы за то моли…