— Какой бред, — тряхнув головой, поднялся Олег. — Ладья с дизелем… И ведь не пил же на ночь! Где мудрый Аркаим?
— В городе он, друже. Ему тут клятву верности приносили, ноги целовали, в вечной преданности клялись. Ты все проспал. Ну да ничего. Кулеш сейчас заварим, перекусим, а там и правитель подтянется.
Вода в котле закипела — рабыня сыпанула туда горсть сушеного мяса, принялась строгать сало. В воздухе, заглушая дым, пахнуло яичницей с беконом.
— Больше, больше строгай, — потребовал, ежась, Олег. — А то я вчера ужин упустил.
— Не, больше не нужно. А ну горожане пир в честь нового хозяина устроят? Что же туда — с набитым брюхом идти?
Урсула тем временем убрала нож, зачерпнула в котел еще несколько горстей снега, а когда он растаял, а вода снова закипела, щедро насыпала в варево просяной крупки и тут же сняла котел с огня. Мужчины, прекратив спор, дружно вытащили ложки и придвинулись к угощению.
— Горячий! — предупредила невольница.
— В брюхе остынет, — отмахнулся купец и первым запустил ложку в котел.
Правитель, словно дожидался неподалеку, явился в лагерь, когда путники уже облизывали ложки, чтобы отправить их обратно в чехольчики или завернуть в тряпицы.
— Утро доброе, чужеземцы, — кивнул он. — Ресевцы сказывают, мой брат ускакал от них одвуконь еще вечером, когда они решили волю мою принять. О том, чтобы выдать Раджафа, ничего не замысливалось, но он ускакал. Кумай его на Большом Каиме видит. Вверх по реке уходит брат. В дикие земли.
— Зачем?
Мудрый Аркаим лишь пожал плечами.
— Это он туда скачет, где народ иши обитает? Тот, который мертвых своих всячески прячет от посторонних глаз?
— Да, там. Народ иши по берегам Большого Каима обитает и по лесам округ. Далее, за Уньгойскими горами уже остяков земли начинаются. А коли вниз по реке — то уже югры.
— Подожди, правитель, — мотнул головой Олег. — Вниз по реке — это ведь сюда?
— Нет, чужеземец, ты не понял. За Уньгойскими горами реки уже в другую сторону текут. На север, на восход, на запад.
— Что, во все стороны разом? — усмехнулся ведун.
— Во все стороны, — утвердительно кивнул мудрый Аркаим. — Место там такое. Пуп земли, перекресток миров, середина света. Люди тех мест сторонятся. Сказывают, великая гора, с которой земля начиналась, как раз там стояла, а потом внутрь себя оборотилась. Колдовское место, страшное. Древние силы там по сей день кипят, земля с небом сталкивается, боги мира неземного к нам заглядывают.
— Хорошее место, — кинул Олег. — Надеюсь, эти боги из Вселенной, что существовала до сотворения мира, не захотят помочь твоему брату в его бедах?
— Нет, чужеземец, — покачал головой правитель. — Им нет до нас дела. Они не понимают ни нас, ни наших хлопот.
— Это приятно, — поднялся на ноги ведун. — Коней придется поменять, наши совсем загнаны, им одного дня на отдых мало. Ресевцы дадут нам свежих лошадей? И припасов в дорогу тоже надобно добавить. На одном сушеном мясе мы скоро вконец озвереем. Так… Овчины еще нужны. Две. Зима крепчает, морозы скоро совсем убийственные начнутся. Как бы не замерзнуть ночью. И по попоне на каждую лошадь. Чтобы толстые были, войлочные. Двигаться надо. Твой брат уже и так почти полный день преимущества имеет.
— Раджаф уходит куда-то далеко, чужеземец. Куда-то очень далеко. Я правитель Каима, я не могу бросить свою страну. Да еще на столь долгий срок.
— Так… — остановился Олег. — Ты хочешь сказать, мудрый Аркаим, что мы бросаем погоню? Ты отпускаешь своего брата на все четыре стороны?
— Я сказал то, что сказал, чужеземец. Я не могу оставить свою страну, свой трон на столь долгий срок. До сего дня мы всегда находились в пределах Каима и боролись за его свободу и счастье. Но уходить куда-то в неведомые края, пропадать на десятки дней… Я не могу позволить себе такой роскоши.
— Значит, все?
— Обожди, друже, — протиснулся вперед Любовод. — А как же седьмой осколок, уважаемый? Ты готов заплатить за него оговоренную цену?
— После всего, что ты учинил своей ленью? Мой разоренный дворец, битва со смолевниками брата, в которой я едва не погиб, погоня, холод, метания? Нет, торговый гость, это мне совсем не нравится. Осколок стоил полную цену тогда, когда мы из-за него торговались. Ныне он упал в цене в двадцать раз.
— Может, все же в пять раз, правитель?
— В тридцать раз, несчастный! Ты забыл, что вызвал мой гнев, чужеземец? И ты еще смеешь со мной торговаться?