— Ну и видок у тебя, варг! — неожиданно для себя сказал Ильмо. — Ты можешь превратиться в человека до конца?
Волк остановился, взглянул на Аке и что-то прорычал.
— Нет, — перевел тот. — В том-то и дело.
Еще несколько мгновений Ильмо и оборотень глядели друг на друга. Потом оборотень бросил несколько слов, пихнул лапой Ахти и отступил назад, в тень.
Аке опустил секиру и щит.
— Он сказал: заберите его. Бой закончен — теперь будем разговаривать…
Ахти даже не был ранен. Но помяли его изрядно, швырнув с размаху о каменистую землю, а потом придавив когтистой лапой. Хорошо хоть кости остались целы. Перелом ноги или хребта означал бы для Ахти конец путешествия, да и вообще — конец. Все время, пока Ильмо и Калли возились с пострадавшими, приводя в сознание Ахти и отпаивая «морозной настойкой» Йокахайнена, оборотень терпеливо ждал, усевшись перед крыльцом в десятке шагов от Аке. Тот на всякий случай караулил дверь, не сводя с него глаз. Уж больно страшен был оборотень, чтобы поворачиваться к нему спиной. Хотя все предосторожности, конечно, были напрасны: ведь они проиграли ему вчистую. Оборотень был хозяином положения и сам прекрасно это понимал.
— Опусти секиру, парень, — послышалось его насмешливое ворчание. — Если б я хотел, я бы убил вас всех в тот день, когда вы развлекались на бревне.
— Он уже там за нами следил! — слабым голосом воскликнул Ахти, приподнимаясь на волчьей постели.
— Ага, — подтвердил оборотень. — Я сидел как раз в том буреломе, куда ты свалился. Еще немного — и угодил бы мне на спину.
Ильмо выглянул за дверь.
— Аке, — попросил он, — спроси его, управляет ли им луна.
— Да, — снова ответил оборотень. — Это сейчас я почти человек, а в полнолуние превращаюсь в настоящего волка. Так что вам повезло. Дней через десять разговор у нас был бы короткий… Точнее, вообще никакого.
— А может, это не нам, а тебе повезло? — снова подал голос Ахти. — Похоже, тебе от нас что-то надо. Или просто поговорить не с кем?
В пасти оборотня на миг блеснули клыки.
— Ты слишком плохой воин для такого хорошего меча. Кто не способен ответить за свою дерзость, тот должен быть скромнее.
— В отряде ярла Данварда Доннара, — возмущенно отозвался Ахти, — меня считали непоследним бойцом!
Ильмо оглянулся и показал другу кулак:
— Ахти, заткнись. Аке, скажи оборотню, пусть говорит. Да спроси его, знает ли он язык карьяла? По-вашему, я понимаю одно слово из пяти.
Оборотень так и сидел в некотором отдалении, полускрытый темнотой. Ильмо подумал, что теперь он старается не пугать их попусту. «Неужели мы в самом деле ему зачем-то нужны?»
— Он говорит: «Зачем мне знать язык рабов?» — перевел Аке.
— Вот теперь вижу, что он в самом деле варг, — хмыкнул Ильмо. — Значит, Аке, ты будешь переводить. Спроси его, как он стал оборотнем и почему поселился здесь?
Так они и разговаривали: оборотень говорил, Аке переводил, Ильмо слушал и делал выводы…
— Мое имя Хиттавайнен, — начал свой рассказ оборотень. — Разумеется, не с этим именем я родился, и не им меня нарек отец. Этим именем я заклят. А как это случилось — долгая история. Много лет назад — гораздо больше, чем вы можете представить, — я был известным берсерком. Пожалуй, слишком известным. Моя слава обгоняла меня, и никто не хотел иметь со мной дела — ни враги, ни друзья. Родичи прогнали меня, ни один ярл не хотел принимать меня в свою дружину. И однажды, обозлившись на весь свет, я подумал: почему бы мне не наняться в Похъёлу? Едва ли этих крылатых колдунов, что поклоняются богине смерти, смутит то, что я стал слишком хорошим воином даже для моих свирепых сородичей!
Я прибыл морем в Луотолу, владение рода Ловьятар, и его глава, ведьма Лоухи, охотно приняла меня на службу. Она была со мной так приветлива, как ни с кем из людей и мало с кем из родичей. Вскоре она сделала меня своим любовником. Поначалу мне льстило внимание владычицы этих мест. Я не замечал высокомерия тунов и не видел, что живущие в Луотоле варги смотрят на меня как на покойника. Если бы я знал тогда, что она затевает!
Шло время, и понемногу мне открылись неприятные стороны моего положения. Я вовсе не стал соправителем Похъёлы, как поначалу самонадеянно воображал, а как был, так и остался ничем, временной игрушкой Лоухи. Так ко мне относились и прочие туны. Когда я смотрел на них снизу, крылатых, рассекающих небо, меня мучили злоба и зависть. Путь в гнездовья Лоухи для меня был закрыт. Я — червь, ползающий у подножия скал, они — словно крылатые полубоги…