14 
Твой папа ждет нас, сердце мое, он ждет нас там, снаружи, в большом мире…
И Сарио тоже ждет, Сарио ждет…
— Вот ты и прошел конфирматтио! Я так горжусь тобой, Рафейо! Тасия не обняла сына — она никогда этого не делала, и, поступи она так сейчас, он бы крайне изумился. Она рассмеялась и зааплодировала, от чего юноша смутился и покраснел.
— Ты один постигнешь магию Грихальва, а остальные станут отцами, — продолжала она, разливая вино, которое прислал ей из Гхийаса Арриго. Она протянула Рафейо стакан со словами:
— Возможно, тебе оно покажется кисловатым, но настала пора развивать вкус не только в живописи!
Он усмехнулся и потрогал стакан.
— Уже успело охладиться? Я ведь только что пришел.
— Карридо, неужели ты думаешь, что я не посчитала, когда у твоей последней девочки вновь появится кровь? Вино лежит на льду со вчерашнего вечера!
— Ты никогда во мне не сомневалась!
— А теперь никто не будет сомневаться.
— Салюте эй суэрта! — подняла она тост. — Здоровья и удачи!
— Сихирро эй сангва! — ответил он, и они выпили.
— Магия и кровь? — переспросила она, подняв бровь.
— Такой тост принят у иллюстраторов. Я услышал его в первый раз вчера вечером.
Он уныло потер затылок.
— Вообще-то я слышал его вчера много раз. Все иллюстраторы, какие только были в Палассо, собрались поприветствовать меня, и все по очереди пили за меня, сначала высшие, потом…
— Ты, наверное, выпил целую бочку! Поражаюсь, что ты еще в состоянии ходить. Эйха, вот она, юность! Теперь скажи мне, Рафейо, — она наклонилась вперед, — когда все это начнется? И когда закончится?
— Я буду учиться у… — Он вдруг умолк. — Прости меня, Тасия, здесь безопасно разговаривать?
Она обвела маленькую комнатку широким жестом.
— Несколько месяцев назад я велела переделать эту комнату от пола до потолка. Я хотела, чтобы у нас с тобой было место, где можно поговорить. Моя вера в тебя живет гораздо дольше, чем требуется, чтобы охладить вино.
От удивления он широко раскрыл свои темные глаза. Они у него точь-в-точь как у отца: те же тяжелые веки и длинные ресницы. Удивительно, но чем старше он становился, тем меньше в нем оставалось от Тасии, и больше — от Ренайо.
Впрочем, он становится мужчиной, так что, видимо, это закономерно. Несмотря на внешнее сходство мальчика с отцом, Тасия знала, что сердце Рафейо принадлежит ей. Он улыбается ее улыбкой, она подарила ему жизнь и тот Дар, который сделал его иллюстратором.
— Ты сделала все это для меня? Для нас? Граццо, мама! Она могла бы пересчитать по пальцам, сколько раз он ее так назвал. Внезапно ей пришло в голову, что этим словом ей надо гордиться. Святые узы между Матерью и Сыном — это основа Веры, и их с Рафейо связывают такие же отношения. Тасия улыбнулась ему самой теплой своей улыбкой, той, которую она часами вырабатывала перед зеркалом накануне первой встречи с Арриго, и мальчик улыбнулся в ответ. Четырнадцатилетний так же не мог противостоять этой улыбке, как когда-то восемнадцатилетний.
— Только ты могла предусмотреть такую вещь, — сказал Рафейо, обводя взглядом лишенную окон комнату. Это была одна из тех неудобных, тесных клетушек, которых так много в старых домах Мейа-Суэрты. Обычно их используют как кладовые для продуктов или вина, подаваемого гостям. Комната была освобождена от полок и шкафов, что почти вдвое увеличивало ее размеры. Проделанные в потолке вентиляционные отверстия выходили с другой стороны дома, чтобы никто не смог использовать их для подслушивания. Парчовые драпировки и толстый ковер не пропускали звуки. Мебели было мало, но вся превосходного качества: Диван и стул, обтянутые шелком сапфирового цвета, резной деревянный стол со столешницей из зеленого мрамора и высокий серебряный подсвечник в углу. Дверь запиралась на двойной замок.
Теперь, когда Рафейо уверился в собственной безопасности, он продолжал рассказ. Следующие несколько лет он проведет с мастерами рисунка акварелью, тушью, карандашом, мелом и углем. Одновременно другие учителя будут учить его, как правильно подготовить и использовать бумагу, пергамент, шелк, ткань, штукатурку, дерево. Только потом его научат писать маслом на холсте, и тогда придет время консультаций с тремя великими мастерами.
— Ты знаешь, как их называют? — спросил он, подскакивая на стуле от возбуждения.
— Иль агво, иль семинно и иль сангво! Вода, семя и кровь, — ответила она. — Все это слышали. Должна тебе сказать, что эти имена всегда поражали меня своей бессмысленностью.
14 
