32 
Секунда — и когда морда матерого оказалась на уровне его уха, грузик стремительно ударил между ушами. Послышался тихий «чмок», и глаза зверя погасли. На землю упало уже мертвое тело.
— Ни себе чего! — облегченно выдохнул Андрей. В ногах ощутилась внезапная слабость, и он сел прямо на снег.
— Барчук! Ай, молодец, барчук! Молодец! — подъехав, засмеялись холопы. — Никак загрызть волка хотел? Весь в отца!
— Че скалитесь, пустобрехи? Коня лучше поймайте! Не видите, ускакал? — появился Пахом.
— Спасибо тебе, дядька, — улыбнулся ему Андрей.
— За что, барчук?
— За шишечки, Пахом, за шишечки сосновые. Сам не представляю, как я ему ухитрился в такой позе точно в темечко попасть! Повезло…
— Повезет, барчук, когда кошель на дороге найдешь. А для всего прочего стараться надобно. Ты так и будешь сидеть, пока снег не растает?
Паренек спрятал грузик обратно в рукав и поднялся. Его серого скакуна уже поймал один из холопов и вел за собой в поводу. Другой, держа за задние лапы, волочил за собой мертвого хищника. Подъехав ближе, кинул рядом с матерым:
— Тоже твой, барчук. Ты, вижу, токмо самых крупных выбирал?
— Это они меня выбирали, — отмахнулся Андрей. Спустя несколько минут третий холоп привез двух зверей, подбитых стрелами, а затем Вторуша кинул в общую кучу рычащего хищника со связанными лапами и перевязанной же мордой, в которую была почти целиком вбита меховая шапка.
— Живой, что ли? Как же вы его?
— А это я, сынок, — подъехав, сообщил боярин, — глядя на тебя, тоже решил детство вспомнить, руками задавить. Ты чего на волка-то прыгнул?
— Так получилось. Времени не оставалось для замаха. Он мне чуть коня не зарезал. В общем, деваться было некуда.
— Молодец, сынок! Иной ведь коня бы лучше отдал… — Боярин спешился, оглядел добытых зверей. — Крупные твари… Эк ты их, одним ударом. Пахом!
— Да, боярин!
— Шкуры со зверей сними, да в светелке сыну постелешь. Такой добычей гордиться не грех. Пусть теперь у Андрюши под ногами валяются. А этому, матерому, голову отрежь, и у стремени его повесь. Там пускай теперь скалится. Глянь, Вторуша, а волков-то пятерых завалили!
— Зябко чего-то, — передернул плечами Андрей. — А еще волков тут нет? Как-то больно быстро все кончилось.
Все опять засмеялись.
— Ты токмо при смердах деревенских такого не скажи, — попросил боярин. — Решат, будто ты это зверей на их голову скликаешь. А что до охоты… Ну, коли ты по баловству сему заскучал, можем завтра прокатиться, зайцев погонять. Матушку с собой возьмем — тоскливо ей, небось, в четырех стенах.
К обижаемой волками деревне охотники вернулись спустя час — торопиться было некуда, а потому ехали они неспешным походным шагом. Возле колодца скинули добычу, распугав сидящих на лавке старушенций. Спешились, отпустили подпруги. Вторуша кинул в черную глубину кадушку, через несколько мгновений вытянул на свет зеркало теплой чистой воды.
От домов опять начали подтягиваться смерды. К тому времени, когда охотники, пустив кадушку по кругу, утолили жажду, вокруг собрались, наверное, все обитатели селения.
— Глянь на этих матерых, Ерема, — с тайной гордостью указал боярин. — Сын мой в одиночку взял. Одного и вовсе руками. Похоже, смертны твои разбойники, хитрец ты мой. Обычному кистеню поддались.
Народ изумленно охнул, начал креститься. Андрею даже горячо стало от восхищенных взглядов.
— Мы же их гоняли, батюшка, — скинув шапку перекрестился седой крестьянин, который, видимо, считался здесь старшим. — Не раз ходили, искали.
— Видать, так искали, Ерема, что найти не могли.
— Заговоренные они все же, боярин, — опять перекрестился мужик. — Ей богу, заговоренные. Как бы прятались так долго, коли не заговоренные? А ну, перекинутые все же?
— Видишь, связанный один дергается? Оставь себе да пригляди, допроси с пристрастием. Коли обратно человеком станет, можешь кол осиновый в сердце забить, дабы не плодилась нежить всякая. А что тебе расскажет, через неделю поведаешь, как оброк в усадьбу привезешь.
— Ужель через неделю, боярин? — удивился Ерема. — Грязник же еще!
— Ты по сторонам посмотри, грешник. Какой же грязник, коли снег вокруг? Полузимник, считай, пришел — ноябрь по-христиански.
— Мы, боярин, с волками-то за скот боялись сильно. Сена совсем не заготовили…
— Ой ли, Ерема? Завсегда ты себе на уме был!
32 
