— Я возьму к себе маму и выкуплю пса.
— Быстро же вы все решили, — заметил Мордан. — Как будто готовились заранее.
— Ну и что? Разве это не нормально, что человек хочет взять к себе маму?
— Вам свалилось на голову наследство, а вы, похоже, не очень-то удивлены. Обычно людям нужно время, чтобы переварить такую новость.
— Мало ли что людям нужно. Я вот уже переварил. С чего бы мне полдня этим заниматься?
— Вы знали, что унаследуете имущество Воделя. Вы знали, что написано в завещании.
— Нет, не знал. Но он обещал мне, что однажды я стану богатым.
— По сути это то же самое, — сказал Мордан и растянул рот до ушей, как человек, который, взяв с тарелки рыбину, впивается зубами ей в бока. — Он заранее предупредил вас, что вы будете его наследником.
— Нет. Он увидел это, когда гадал мне по руке. Он умел читать все эти линии и научил меня. Вот. — Он показал на свою правую ладонь, у основания безымянного пальца. — В этом месте он прочел, что я стану богатым. Но ведь это не означало, что речь шла о его деньгах, верно? Я играю в лотерею и подумал, что меня ожидает крупный выигрыш.
Эмиль вдруг замолчал и стал разглядывать свою ладонь. Адамберг, наблюдавший за жестокой игрой в аиста и рыбу, увидел, как на лице садовника промелькнула тень давнего страха, нисколько не связанного с агрессивным поведением Мордана. Наскоки майора, по-видимому, ничуть не пугали, даже не раздражали его. Нет, это было связано с линиями на его ладони.
— Он прочел у вас на руке что-то еще? — спросил Адамберг.
— Да нет, ничего особенного, кроме будущего богатства. Он считал, что руки у меня самые обычные, и говорил, будто это большая удача. Я не обижался. Но когда я захотел посмотреть на его руки, тут вышла осечка. Он сжал кулаки. Сказал, там и смотреть нечего, у него на руках вообще нет линий. Нет линий! Он так разозлился, что лучше было не настаивать, в тот вечер мы даже не играли в крестики-нолики. Нет линий! Это ненормально. Если бы я мог увидеть тело, я бы проверил, правда это или нет.
— Увидеть тело нельзя. Но так или иначе, от ладоней ничего не осталось.
Эмиль с досадой пожал плечами и стал разглядывать Ретанкур, которая шла к ним размашистой, совсем не грациозной походкой.
— Эта на вид незлобивая, — сказал он.
— Внешность обманчива, — предостерег его Адамберг. — Она самая опасная из всех моих людей. Работает здесь со вчерашнего утра, без перерыва.
— Как же ей это удается?
— Она умеет спать стоя. И не падает.
— Это ненормально.
— Точно, — согласился Адамберг.
Ретанкур остановилась перед крыльцом и утвердительно кивнула обоим коллегам.
— Порядок, — сказала она.
— Отлично, — отозвался Мордан. — Будем двигаться дальше, комиссар? Или продолжим занятия хиромантией?
— Я не знаю, что такое хиромантия, — сухо ответил Адамберг.
Что случилось с Морданом? С этим облезлым старым аистом, славным, приветливым, прекрасно знающим свое дело? Безупречным в работе, неистощимым на смешные и занимательные истории, умевшим складно говорить и улаживать конфликты? Адамберг знал, что Мордан обиделся, когда на коллоквиум в Лондон отправили не его, а Данглара. Однако его включили в состав делегации, которую в ближайшее время собирались отправить в Амстердам. Это вполне достойная замена. Кроме того, Мордан не смог бы надолго затаить обиду, и уж тем более — лишить Данглара поездки в любимую страну.
— Это гадание по руке. Иначе говоря, способ убить время. А времени у нас мало. Эмиль Фейян, вы раздумывали, где вам переночевать сегодня. Кажется, этот вопрос улажен.
— В доме, — предположил Адамберг.
— В сарае, — поправила его Ретанкур. — Место преступления еще опечатано.
— В камере предварительного заключения, — сказал Мордан.
Адамберг отошел от стены и, засунув руки в карманы, сделал несколько шагов по аллее. Гравий скрипел у него под ногами, он любил слушать этот звук.
— Это не в вашей компетенции, майор, — отрывисто выговорил он. — Я еще не звонил дивизионному комиссару, а он еще не обращался к судье. Вы слишком торопитесь, Мордан.
— Это вы запаздываете. Дивизионный комиссар позвонил мне, а затем судья постановил задержать Эмиля Фейяна.
— Что? — спросил Адамберг, обернувшись и скрестив на груди руки. — Вы не позвали меня, когда звонил дивизионный комиссар?
— Он не пожелал говорить с вами. Пришлось повиноваться.