Последние отзывы

  116  

— Так это же все меняет! — с огромным облегчением вскинул руки базилевс. — Стало быть, мы отдадим свою любимую сестру не диким язычникам, а в любящие руки истинных христиан.

— Но прости, величайший! — вскинулся ключник. — Ведь ты отказал в ее руке даже Оттону Великому, императору Священной Римской империи, как недостаточно родовитому…

— Заткнись, Юстиус, — взвыл базилевс. — Оттон не мог привести под стены Константинополя стотысячную армию, а Владимир способен сделать это уже через месяц. Если в обмен на сестру мы получим покой и союзника, это будет уже немалой победой. А коли русского удастся уговорить вернуть Херсонес, то я стану месяц еженощно молиться снизошедшему к нам провидению.

* * *

Ни одно из зданий тесного Корсуня Владимир Святославович не счел удобным для проживания, а потому поставил княжеский шатер посреди торговой площади, заняв ее целиком. Подступы со всех сторон охраняли ратные дозоры — по пять оружных холопов. Бояр в охрану не ставили — хотя сдавшийся город и считался враждебным, опасаться тут, по большому счету, было некого. Когда есть воля к сопротивлению — горожане сопротивляются на стенах, а не распахивают ворота.

Олега на площадь пропустили без вопросов, но стража у входа в шатер ведуна задержала, после чего один из холопов заглянул внутрь и громко объявил:

— Боярин Олег к великому князю!

Не дожидаясь разрешения, Середин шагнул за полог. Он здесь всё-таки не только гостем, но и жильцом числился.

Владимир полулежал на широком римском пиршественном ложе, прикрыв глаза влажной повязкой.

— Ты ли это, ведун? — слабым голосом сказал он.

— Я, великий князь, — кивнул Олег. — Ужели все глазами мучаешься? Может, дозволишь помочь?

— Много округ меня знахарей, ведун, — сняв повязку, покосился на вход Владимир, после чего взял со стола грамоту и принялся ее просматривать, время от времени что-то отчеркивая небольшим угольком. — Самые мудрые — и те ничего сотворить не смогли. Видать, до могилы слепым совсем останусь.

— А до свадьбы не заживет? — не вытерпел от подколки Середин.

Владимир поднял взгляд на него, потом перевел на полог, за которым почти наверняка слышали каждое слово холопы, сжал кулак:

— Смеешься над увечным?

— Нет. Просто невеста приплывает.

— А ты откель знаешь?

— Сам подумай, великий князь. А кто еще по нашему морю под пурпурным парусом может плыть? Все епископы и попы корсуньские уже на улице перед портом собрались.

— Вот греки! — вздохнул киевский правитель, скручивая грамоту. — А мне ничего не сказали. Хоть в мелочи, а всё едино пакость сотворить норовят. Надобно идти встречать невестушку. Вели в колокол набатный бухнуть, пусть бояре тоже сбираются княгиню будущую вниманием почтить.

Между тем, три греческих корабля, похожих на гигантские куриные яйца, положенные набок и покрашенные в коричневый цвет, медленно продвигались к городу, разбивая тупыми носами мелкие волны. На корме каждого судна между двумя рулевыми, каждый из которых управлял своим веслом, стоял кормчий, пытаясь сквозь парус и толпу пассажиров разглядеть верное направление.

На носу того из них, что гордо реял драгоценным пурпурным парусом, на небольшой площадке с обтянутыми кожей перилами из толстых жердей стояла в окружении нескольких священников и двух служанок порфирородная Анна, не без тревоги ожидая своего нового будущего, которое должно начаться на причале пышного Херсонеса.

— Как же ты жить станешь среди варваров и язычников, дитя мое, — совсем не к месту вздохнул ее духовник Никифор. — Сказывают, обитают они в земляных ямах, едят сырое мясо, а дочерей своих приносят на алтари идолов в лесных капищах.

— Если они приносят своих дочерей на алтари, святой отец, — не выдержала невеста, — то христианнейшие греки приносят своих дочерей в жертву на постели варваров.

— Оставь, отец Никифор, — вмешался монах. — Русские дики, но не нищи. Посему кушать княгиня будет с серебра, пить из золота, а ходить в бархате. Не нужно пугать понапрасну высокочтимую Анну.

— Вы еще скажите, отец Ираклий, — съязвил духовник, — что они все одеваются в шелка и атласы.

— Больше в шелка, — невозмутимо кивнул монах. — Дикие степняки и русские убеждены, что насекомые разные не переносят сей заморской ткани. Так что каждый из них, как ни нищ, а завсегда имеет шелковое одеяние, меч и серебряную ложку.

  116