— И вы, конечно, в состоянии присовокупить к этому серьезному удостоверению еще и санкцию прокурора, пан подполковник? — светским тоном осведомился Данил.
— Не торопитесь, — сказал лысоватый, значившийся в удостоверении как подполковник Барея (что, впрочем, ни о чем еще не говорило). — Пока что проводятся оперативные мероприятия, которые санкции прокурора не требуют. — Он ловко выдвинул ящик стола. — Это ваш пакет?
— Впервые вижу, — пожал плечами Данил. — Когда я отсюда уходил, ящик вообще был пуст.
— Да что вы говорите… — Он обернулся к своим:
— Приступайте.
В роли понятых выступали испуганная молоденькая горничная и непонятный мужичок, неведомо откуда извлеченный. Первым делом им продемонстрировали пакет и дали туда заглянуть — а вот Данилу этого со своего места сделать не удалось, — потом штатские с большой сноровкой обшарили однокомнатный номер, что не заняло много времени. Данил попросил закурить — не отказали, но сунули свои, а его пачку приобщили к прочим вещичкам. Формалисты чертовы.
Особой тревоги он не испытывал, но на душе все же было неспокойно увлекшись, мог и переиграть, чересчур положиться на возможности старого друга, с которым на пару охраняли заклейменных историей генсеков. Всякие бывают случайности…
— Ну, собирайтесь, пан Черский, — распорядился Барея и, когда Данил встал, ловко накинул ему на руки его же собственную куртку. — Пойдемте все вместе, как старые друзья, к чему смущать мирных постояльцев киношными зрелищами…
Они всей компанией покинули здание через парадный вход. Данил моментально высмотрел Янину — она лениво листала яркий журнал возле киоска и словно бы не заметила шествия.
Его усадили в цивильную машину, снабженную, правда, мощной рацией. Ехали недолго. Остановились возле полицейского участка, где в уединенной комнатке Данила заставили откатать пальчики, — дали потом, правда, возможность тщательно отмыть руки. И запихнули в узенькую тесную камеру, предварительно избавив от шнурков, ремня, часов и содержимого карманов.
Оставшись один, Данил, чтобы убить время, принялся вдумчиво изучать узилище. Вольготно отдохнуть на привинченных к стене узеньких деревянных нарах мог разве что мазохист. После первого, беглого изучения временного пристанища стало ясно, что оно никоим образом не рассчитано на господ шпионов, согласно незримой табели о рангах все же стоящих на ступеньку выше примитивных «пияков» и «лобузов». В углу доисторическими отложениями засохла блевотина, стены покрыты наскальной живописью на четырех языках, из которой Данил узнал, что Баська — шлюха, Бронек — стукач, менты как были козлами при красных, так ими и остались, а Михель из Бремена невиновен и потому призывает кары небесные на головы польских… (Эпитет был старательно стерт, очевидно; каким-то пьянчужкой, в котором нежданно-негаданно ожило чувство патриотизма.) Имелась совершенно непонятная надпись на арабском, а также картинки и декларации, несомненно, оставленные Даниловыми соотечественниками, вряд ли слушавшими когда-либо Моцарта да вдобавок не отягощенными знанием родной грамматики.
В коридоре временами начиналось оживление — вели пьяных, качавших права совершенно по-российски, с той же славянской экспрессией, какой-то типчик орал что есть мочи, что это ошибка и нож был вовсе не у него, а у паскуды Генека, но здешние граждане начальнички, судя по звукам, верить были не склонны, а потому в два счета утихомирили подзатыльниками. К Данилу так никого и не подсадили, даже в глазок никто не заглядывал.
Примерно через полчаса заявился хмурый капрал, поставил прямо на нары, благо больше некуда было, подносик с чашкой сквернейшего даже на вид кофе и ломтем хлеба с куском ливерной колбасы.
— Это зачем? — полюбопытствовал Данил.
— Может, пан у нас задержится, — флегматично сообщил капрал и убрался.
Детские подначки, констатировал Данил. Скучно ему на рутинном дежурстве, надо полагать, вот и решил под видом заботы о желудке заключенного поглазеть на шпиона. Если пан и задержится, то уж, конечно, не в камере для алкашей…
Еще через полчасика он все же съел и выпил принесенное — как-никак не обедал. Посидел на нарах, сколько смог выдержать, — и вновь принялся бродить по камере.
Прошло не менее двух часов, прежде чем явился Барея. Взял у оставшегося в коридоре капрала два обшарпанных казенных стула, протянул один Данилу и жестом велел стражу запереть дверь. Не спеша достал сигареты, поинтересовался: