81 
За ней обнаружилось помещеньице, и в самом деле напоминавшее контору крохотного автосервиса: груды ржавых запчастей, стопа лысых покрышек в углу, небольшой столик, заваленный бумагами и вовсе уж мелкими деталюшками.
Из-за стола проворно вскочил мужчина, столь же черноволосый и кучерявый, как бивший баклуши слесарь, раскинул руки:
— Паша, какая честь скромному заведению! Извини, ничем не угощаю — ну какой в этой дыре может быть приличный стол? Это уж потом, на природе… Не обижаешься?
— Да что ты, пустяки какие, — сказал Петр, пожав протянутую руку.
— Слухи дурацкие ползают, будто у тебя мозги перевернулись… Я, конечно, не верю: чтобы у тебя? Такие мозги?
— И правильно делаешь, что не веришь, — усмехнулся Негр. — Сам знаешь, как продвигаются негоции. Похоже это на труды человека с перевернутыми мозгами?
— Да ни капельки не похоже, Пашенька! — блеснул великолепными зубами чернявый. — Как же, газеты читаю, телевизор смотрю, там подробно растолковали про твой проект…
— Ну, не только мой…
— Твой, Паша, твой, не скромничай! Скажи по секрету: эту соску, Вику Викентьеву, можно позвать на достархан или ты на бедного цыгана обидишься?
Петр, не без цинизма усмехаясь, глядя ему в глаза, помотал головой.
— Намек понял, Пашенька! — энергично закивал цыган. — Идею свою снимаю, как идеологически невыдержанную и где-то даже, между нами говоря, волюнтаристскую…
— Послушай, Баца… — нетерпеливо начал Косарев.
Цыган, одним неуловимым движением оказавшись рядом с ним, процедил сквозь зубы:
— Фомич, я когда-нибудь крепко рассержусь… Сколько раз было говорено? Это для друга Паши я — Баца. А для тебя, твое финансовое преподобие, я — Петре Георгиевич или господин Чемборяну, выбирай одно из двух, что твоей душеньке угодно, неволить не стану…
— Не любишь ты меня, Петре Георгиевич, — вздохнул Косарев.
Баца провел кончиком указательного пальца по густым смоляным усам, напоминавшим пышные беличьи хвостики:
— Ты же не баба, Фомич, и не доллар, чтобы мне тебя любить… И не силовой орган, чтобы мне тебя не любить. Считай, что я к тебе равнодушен. Как ко множеству других вещей на нашей грешной земельке… И я для тебя — не Баца, усек? То-то. Ну что, Паша, пойдем заниматься скучными делами?
— Пойдем, Баца. — сказал Петр.
Втроем они пересекли ангар — при полнейшем равнодушии юного бездельника-слесаря, — вышли во двор и, пройдя метров двадцать, оказались перед воротами другого гаража, стандартными, ржавыми, но снабженными тремя довольно замысловатыми замками. Баца в две секунды отпер их разномастными ключами, вошел первым, повернул выключатель.
Задом к ним стоял старый «Уаз», заслуженный фургончик темно-зеленой армейской раскраски, еще один ветеран советских времен. Отперев замок, Баца раздвинул обеими руками дверцы, бросил, не оборачиваясь:
— Фомич, вон там, у верстака, розетка. Подключай свою технику. Понимаю, что возиться нам придется долго, но ты же сам, Паша, не возьмешь капусту ни на вес, ни по счету сумок…
Всю заднюю часть фургончика занимали объемистые сумки типа «Верный друг челнока» — синие, черные, полосатенькие. Не без натуги Баца вытащил обеими руками ближайшую, машинально оглянулся на дверь, которую сам только что запер на два засова и серьезный внутренний замок:
— Начнем с богом, Паша?
Звучно раздернул длиннющую «молнию» сумки, обеими руками вытащил здоровенный целлофановый пакет. Сквозь него мутно проглядывали стянутые резинками пачки черно-зеленых долларовых бумажек. Косарев, установивший на верстак новехонькую купюросчетную машинку, выжидательно поглядывал на них. Опустив глаза, Петр убедился, что сумка набита битком. Целлофановые пакеты с заокеанской валютой лежали в ней тесно, как кирпичи на поддоне, и было их столько… Во что же это его втравили?
— Давайте так, — предложил Баца. — Я подаю, Фомич считает и приходует, а ты, Паша, пакуешь обратно. Попашем конвейером, а то до утра провозимся…
И началась стахановская работа. Баца подавал пухлые пачки, Косарев сноровисто освобождал их от резинок, засовывал в машинку, ставил на листочке палочки, крестики и квадратики, Петр снова перехватывал сосчитанные баксы резинками, упаковывал в пакеты, а пакеты утрамбовывал в сумки. Трудились без перекуров. Понемногу Петр втянулся, благо дело было нехитрое. Все трое вспотели, сняли пиджаки. Баца одет был так, что его в любой толпе могли принять за трезвого, но обнищавшего в ходе реформ заводского работягу, вот только на безымянном пальце правой руки у него в простеньком серебряном перстне посверкивал зеленый ограненный камешек размером с ноготь большого пальца здоровенного мужика. Петр уже не сомневался, что изумруд настоящий, — учитывая, сколько здесь баксов, дешевым стеклышком и не пахнет…
81 
