42 
Я точно все рассчитал. Он по-разному мог отнестись к необходимости следовать веяниям времени, но я использовал в своих целях главный недуг царей, их самое слабое место – извечное недоверие к своему окружению.
Горгий был, наверное, единственным, кому Минос по-настоящему доверял и на кого полностью полагался, однако в глубине души, в самых потаенных ее уголках скрывалось опасливое сознание, что и Горгий может однажды оказаться… пусть лишь не вполне надежным – этого достаточно. Я дал выход трагическому противоречию: царь нуждается в преданных слугах – царь сомневается в верности самых верных. И я знал, что Минос теперь не рискнет остаться единственным сторожем Минотавра: люди, даже самые великие и умные, нуждаются в ком-то, кто переложит часть их забот на свои плечи. Самому стать тюремщиком Минотавра означает для Миноса необходимость избавиться от стражи Горгия и набрать новую, неизбежно раскрыть тайну нескольким людям – чтобы потом мучиться подозрениями и на их счет. Нет, он не рискнет. Легче и необременительнее покончить наконец с Минотавром, что Минос и сделал только что.
Минос посмотрел на меня, и я понял, что предстоит последнее испытание – решается, жить мне или умереть.
– А ведь ты никому никогда не расскажешь правду, – произнес он задумчиво.
Я немного встревожился было – в устах царя такое высказывание может означать и плаху, – но тут же успокоился: ничего подобного он не имел в виду, он же понял и оценил меня…
– Конечно, нет, – сказал я. – Помимо всех других соображений есть и такое: а кто мне поверит? Испокон веку повелось – о героях распускают всевозможные сплетни, стараясь принизить их славу и опорочить победы. Разве не прошел шепоток, что Геракл-де всего лишь наткнулся на дохлую Лернейскую гидру и отрубил голову у падали? Разве не твердили, что за Персея всю работу выполнил какой-то наемник-хетт? Никто, кроме ничтожеств, этому не верит, а погоду в таких случаях делают не ничтожества. И мне даже просто не поверили бы – ты постарался на совесть.
– Ты уверен, что мальчишка пойдет до конца? – спросил Минос. – Ведь он может, увидев Минотавра, отказаться…
– А собственно, что сейчас от него зависит? – сказал я. – Если он не сможет завершить дело, окажется, что наш герой одолел чудовище, но и сам скончался от ран. Твои люди сумеют быстро и ловко перерезать стражу Лабиринта?
– Да.
– А приготовить какую-нибудь бычью голову? Нужно что-то показать толпе?
– Да. – Он говорил как равный с равным, да такими мы и были, два сообщника. – Послушай, кто же ты в конце концов такой?
– Сын гончара, – сказал я. – Толкователь снов. Верный и вечный слуга и жрец Истины.
– Как это понимать?
– Исстари люди искали истину в судах и храмах, у жрецов, судей, мудрецов и оракулов, – сказал я. – Но они заблуждались. Истину можно найти только у таких, как я. Кстати, «путеводные знаки» Тезею не нужны. Их уже вручили ему.
– Хочешь служить мне?
– Благодарю, нет, – сказал я. – Я считаю, что истинный талант не должен ни от кого зависеть, иначе он завянет, творя по приказу. Вот золото я приму у тебя без внутреннего сопротивления.
– Ты его получишь сколько угодно. И не только за Минотавра.
– Но еще и за то, что, узнав меня, ты можешь теперь думать: хвала богам, я, царь Минос, все же не самый подлый человек на свете?
– Ты умен, – сказал он, бесстрастно глядя на меня круглыми совиными глазами. – Иди.
Этому тоже не хватает смелости быть беспринципным до конца, грустно подумал я. Как будто оттого, что нашелся кто-то подлее его, он станет праведником! А кто из нас подлее другого, еще неизвестно. И существует ли титул «самого подлого» и «самого честного»? Скорее всего, нет.
Бинотрис, числился подметальщиком дворцовых дорожек
Бедный пьяница даже не понял, что его убили, не узнал об этом. Он сидел спиной к двери, мертвецки пьяный, в комнату ворвались трое с обнаженными мечами, и все было кончено мгновенно.
Харгос, числился открывателем засовов главного входа в Лабиринт
Не тот это был человек, чтобы его застали врасплох. Он не успел накинуть одежду, но успел схватить меч и дрался против троих в узком коридорчике, куда выходила дверь комнатки Мины. Еще двое лежали тут же, и лекаря им не требовалось. Харгос рычал, ругался, крутил мечом с непостижимой быстротой, и никак не удавалось к нему подступиться. Он понимал, что живым выбраться отсюда не удастся, но чувствовал себя прекрасно – снова не нужно было таиться, красться и убивать, нападая сзади. В руке блестел меч, он смотрел врагу в глаза, и враг смотрел ему в глаза, все было предельно просто, и Харгос был счастлив.
42 
