60 
Они сидели в лодке, по-прежнему стоявшей на якоре, и молчали. Меж их расставленных ног лежал пластиковый мешок и все еще истекавшая водой пистолетная кобура с лозунгом, который товарищ Кутеванов выжег собственноручно и свято в него верил. Некоторое напряжение явственно чувствовалось в воздухе.
— Ну ладно, — сказал Смолин, чтобы оборвать наконец неловкое молчание. — Ножик дайте…
Шварц подал свой, швейцарский армейский, толщиной чуть ли не с ладонь: любил он такие цацки, спасу нет… Тщательно закатав края синтетического мешка, Смолин, бормоча «Понапихали черт-те чего…», какое-то время разбирался с парой дюжин причиндалов, пытаясь понять, где же тут, собственно, лезвие. Догадался наконец, открыл и, не особенно примериваясь, полоснул по пухлой боковине саквояжа.
Кожа рассеклась как бумага, Смолин повел разрез донизу, на всю боковину. В образовавшемся отверстии виднелись темные небольшие мешочки. Он наугад вытащил один (плюнув на неприятное ощущение), ткнул лезвием. Мешочек — видимо, замшевый — разошелся так же легко, и лезвие с хрустом уткнулось в монеты, тускловато-желтые, тяжелой звенящей струйкой пролившиеся на красную синтетику.
— Точно, — сказал Смолин. — Гладышевская заначка. Разбогатели малость, а?
Путем самых несложных арифметических подсчетов нетрудно было вычислить, что на долю каждого из сидящих сейчас в лодке приходится килограмма три золотишка, в монетах, ювелирке и песочке. Учитывая нынешние рыночные цены, не самое скверное приобретение, особенно если вспомнить, что накладные расходы были минимальными, несоизмеримыми с ценой клада. И все равно, на лицах верных сподвижников Смолин что-то не узрел здоровой алчной радости. Нет, конечно, и никакого уныния не было — с какой стати?! — однако некая грустинка во взорах все же присутствовала.
— Нужно бояться желаний, потому что они сбываются? — усмехнулся Смолин.
— Вот именно, — меланхолично ответил Кот Ученый.
Смолин их понимал — потому что чувствовал то же самое. Не в деньгах счастье, и не в старорежимном золотишке — они слишком давно занимались своим веселым ремеслом, и денег через руки протекло немерено, и редкостей. Просто… Просто-напросто очень долго под боком существовала тайна, головоломная загадка — а теперь ее больше не было. Золото имелось в немалом количестве, а загадки больше не было… Грустновато чуточку. Тем более что Смолин (в отличие от остальных, ведать о том не ведавших) испытал нешуточное душевное опустошение, привезя в Шантарск коробку с яйцами Фаберже (покоившимися сейчас в супернадежном тайнике)… «Все-таки мы безнадежно испорчены советским воспитанием, — подумал он. — Нам уже поздно превращаться в законченных акул капитализма. Нормальный западный человек (или отечественный сопляк) сейчас слюной бы исходил, прикидывая рыночные цены, а нам вот, изволите видеть, грустно от того, что загадки, тайны, легенды больше нету. А впрочем, дело не в озорстве — Шварцу тоже грустновато, хоть он как раз из нового поколения… стоп-стоп, неудачный пример, Шварц, хочет он того или нет, тоже получил добротное советское воспитание от бабушек-дедушек и папы-мамы, такова уж была окружающая среда…»
— Ну, что приуныли? — наигранно бодрым тоном воскликнул Смолин. — Господа миллионеры? Орлами глядеть надо, соколами…
— Действительно, — сказал, улыбаясь уже по-настоящему блаженно, Фельдмаршал. — Тачку поменяю наконец, Натахе норковую куплю, и все такое…
— Слетаю в Питер и возьму ту коллекцию… — в тон ему подхватил Кот Ученый.
— Романтический вы народ, — хмыкнул Шварц. — Я вот парнишка прозаический. Закажу, чтобы мне отлили килограммовый золотой шарик, и в кармане буду таскать.
— А зачем?
— А просто так, — сказал Шварц, ухмыляясь. — Чтоб был. Золотой и килограммовый.
— Так это и есть романтика?
— Не, ни хрена, — серьезно сказал Шварц. — Это не романтика, это чистые понты… А вообще, ребята… Жить — хорошо, а хорошо жить — еще лучше. И клад достали, и менты притихли, и тучек на горизонте нету…
Вот теперь они, все трое, сидели по-настоящему умиротворенные, радостные и веселые. В отличие от Смолина. Который им до сих пор ни словечком не обмолвился о том, что стоит за милицейской возней и прочими неприятностями. Они видели кусочки-обрывочки, а всей интриги и не усматривали пока.
Вот и слава богу. Смолин вовсе не собирался затягивать свою верную команду в задуманные разборки, то бишь ответную атаку. Он прекрасно мог справиться и без них, один на льдине. Это для него Шевалье был другом, а они о старом мастере слышали лишь мельком. Это его пытались прогнуть, а их никто и не трогал. К чему тогда их впутывать? Пусть себе живут спокойно, без лишних хлопот и сложностей, незачем их грузить своими проблемами. Вот именно, своими. Пока он в состоянии справиться с очередной напастью без них — это чисто его проблема. Они бы, конечно, с превеликой охотой кинулись сподвижничать и помогать, но, согласно смолинской жизненной философии, помощи надо просить, когда вовсе уж невмоготу, и точно знаешь, что в одиночку ты не выплывешь. А выплыть у него были все шансы. Пусть себе пребывают в неведении — для их же пользы. В магазине они на зарплате не состоят, никто их не допрашивает, не берет в расчет — вот и прекрасно, целее будут…
60 
