Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
125 
– Это все? – голос Марсагета подрагивал от сдерживаемого гнева.
– Нет. Если ты принимаешь наши условия, остается последнее – вы оставите в Старом Городе всех рабов и заплатите нам выкуп. Думаю, это вполне приемлемо, вождь. За Данаприсом места больше чем достаточно для твоего племени. Зачем тебе цепляться за эти развали- ны? – Карзоазос с презрением ткнул нагайкой в сторону валов.
– Карзоазос, я отвечу коротко. Здесь могилы наших предков. Здесь мы родились, жили и умрем, если на то будет воля богов. Я все сказал.
– Подумай, Марсагет, пока есть время.
– Мы не трава перекати-поле – ей все равно, где пустить корни. Мы сколоты! И наши корни здесь. Атейополис – древняя столица наших предков. Вы пришли взять то, что вам не принадлежит, и пока мы живы, не будет принадлежать. Так и передай Дамасу.
– Хорошо, – Карзоазос был разочарован, но в то же время в душе соглашался со словами Марсагета: он поступил бы точно так же.
– Прощай, Марсагет, – сдержанно, с уважением склонил голову алан, поворачивая коня.
– Прощай, Карзоазос…
Сарматы неторопливо двинулись в обратный путь. Сколоты долго провожали их взглядами, не решаясь нарушить мрачную тишину. Все были согласны с решением вождя, но кто перед неотвратимым остается спокойным?
Абарис едва дождался темноты. Опия, после ужина не отходившая от него ни на шаг, с трудом сдержалась, чтобы не пустить при нем злую слезу ревности: сын был невнимателен к ее ласковым словам, он вообще ее не слушал, порываясь уединиться. Причина этому ей была ясна – негодная простолюдинка обворовала ее, присвоив самое дорогое для матери – сердце сына!
Холодно простившись с Абарисом, она поспешила в свою спальню, где, отхлестав по щекам ни в чем не повинных служанок, выгнала их, не позволив раздеть себя, и упала на ложе, обливаясь слезами. А Абарис тем временем торопился к знакомой хижине кузнеца Тимна. Впрочем, теперь жилищем его семьи служили две землянки, и плетня уже давно не было, и кустарник извели на дрова, но до боли знакомые переулки он мог пройти с закрытыми глазами.
Возле разрушенного двора кузнеца Абарис сбавил ход; медленно ступая по улочке, он даже боялся повернуть голову, чтобы взглянуть на едва чернеющие в темноте холмики землянок. Чувствуя, как тревожно защемило сердце, он просунул руки за отворот рубахи и крепко сжал свой оберег – подаренную Майосарой фигурку Аргимпасы. Мысленно творя молитву, он неустанно повторял призыв: выйди! услышь! я здесь!
Вдруг чья-то темная фигурка обрисовалась в темноте на его пути, словно призрачное видение ночи.
– Майосара!
– Абарис…
И девушка с тихим стоном радости упала на широкую грудь любимого…
Мы оставим влюбленных, им есть о чем поговорить; да и что нового может узнать невольный соглядатай долгожданного свидания? Слова любви во все века звучали одинаково, и не стоит их повторять, ибо нет на свете более сокровенного, чем это святое чувство, и нет ничего более тайного, чем хорошо известные всем признания и ласки двух любящих сердец.
Однако, возвратимся на валы, где бодрствуют дозорные сколотов. Туманная темень растворила знакомые очертания окрестностей Старого Города, приглушила все звуки; на расстоянии десяти шагов воины не могли различить друг друга, и тем напряженней всматривались и вслушивались они в пугающую черноту ночи, изредка пуская зажигательные стрелы к подножию валов – коварный враг не дремлет, и кто знает, что в себе таит мертвая тишина ночной поры.
Лик, которому удалось днем немного вздремнуть, тоже нес дозорную службу – отпросился у Марсагета, чтобы подменить старшего брата. Он неторопливо расхаживал по гребню вала, с гордостью поглаживая рукоять акинака – сам Радамасевс позаботился о юном телохранителе. Марсагета, так отважно сражавшегося с сарматами, подарив Лику чудесный клинок в дорогих ножнах.
Неожиданно в тумане послышались приглушенные расстоянием крики – по какой-то причине всполошились дозоры сармат. Лик встревожился и немедля пустил в ту сторону несколько зажигательных стрел. Туман поглотил их, но вблизи валов все оставалось по-прежнему, что и отметил про себя Лик, зорко следивший за крохотными светлячками.
Вскоре сарматы успокоились, и тишина снова повисла над степью – густая, тревожная. Стон, тихий и жалобный, Лик услышал, когда прилег на гребень вала и приложил ухо к плоскому, врытому в землю камню – так поступали самые опытные воины сколотов; таким образом можно было расслышать малейший шорох или звук у подножия валов. Подобных каменных глыб было немного на валах, и тем ценнее казались они воинам; жрецы тоже не оставляли необычные свойства камней без внимания и, принося жертвы богам, обязательно кропили их кровью жертвенных животных.
125 
