5

Вывеска на здании гласила: «Датский институт народных песен и танцев», но она служила исключительно для отвода глаз. Внизу, в подвале без окон, находился джаз-клуб.

На крохотной сцене сидела за роялем девушка и что-то проникновенно стонала в микрофон. Вероятно, это и можно было назвать джазом, но Харальд не любил подобную музыку. Он ждал Мемфиса Джонни Мэдисона, цветного музыканта, который, впрочем, большую часть жизни прожил в Копенгагене.

Было два часа ночи. Вечером, когда в школе потушили свет, Харальд, Мадс и Тик потихоньку оделись, незаметно выбрались из корпуса и успели на последний поезд до Копенгагена.

Аквавит, который пил Харальд, возбуждал его все больше и больше. Где-то на задворках сознания теплилась гордая мысль о том, что он теперь в Сопротивлении. Он передал шпиону секретную информацию.

Менеджер клуба взял микрофон и объявил Мемфиса Джонни Мэдисона. Зал взорвался аплодисментами. Джонни вышел на сцену, сел за рояль и склонился к микрофону:

— Я хотел бы начать с композиции великого мастера буги-вуги Кларенса Пайн-Топа Смита.

Снова раздались аплодисменты, и Харальд крикнул:

— Джонни, давай!

Около двери послышался какой-то шум, но Харальд не обратил на него внимания. Джонни заиграл вступление и тут же умолк, потому что на сцену поднялся немецкий офицер.

— Лицам низшей расы не позволено выступать на сцене. Этот клуб закрыт.

— Нет! — завопил Харальд. — Не смей, нацистская дубина!

К счастью, его крик потонул в общем гуле негодования.

— Давай-ка смоемся, пока ты еще чего не натворил, — сказал Тик и взял Харальда за руку.

Трое друзей выскочили на улицу.

— Пойдем на вокзал и там дождемся первого поезда домой, — предложил Тик.

Они собирались вернуться в школу еще до подъема и сделать вид, будто мирно проспали всю ночь.

Друзья пошли в сторону центра. На всех крупных перекрестках немцы установили восьмиугольные бетонные будки. Днем в будках стояли постовые, которых было видно только от пояса и выше. Проходя мимо будки, Харальд пнул ее ногой.

— Говорят, постовые дежурят без штанов, потому что их ног и так никому не видно, — сказал Мадс.

Харальд с Тиком засмеялись. А через минуту они оказались около груды строительного мусора. Харальд поднял с земли банку, на дне которой еще оставалось немного черной краски. Подобрав длинную щепку, он вернулся к посту и тщательно вывел на стене будки: ЭТОТ НАЦИСТ БЕЗ ШТАНОВ

Буквы получились четкими. Утром тысячи копенгагенцев по дороге на работу прочтут эту надпись и посмеются.

— Ну, что скажете? — спросил Харальд и обернулся.

Тика и Мадса рядом не оказалось, но прямо за его спиной стояли двое полицейских.

— Очень смешно, — сказал один из них. — Вы арестованы.

Остаток ночи Харальд провел в полицейском участке. В восемь утра его отвели из камеры в кабинет. За столом сидел сержант и читал рапорт.

— Ученик Янсборгской школы, так? — сказал он. — Надо было головой думать. Где ты напился?

— В джаз-клубе, господин начальник.

— И часто это с тобой случается?

— Нет. В первый раз.

— А потом ты увидел будку постового, случайно нашел банку с краской…

— Мне очень стыдно.

И тут вдруг сержант улыбнулся:

— Ладно, не убивайся ты так. Мне и самому смешно стало.

— И что со мной будет? — озадаченно спросил Харальд.

— Ничего. Полиция ловит преступников, а не шутников. — Сержант скомкал рапорт и бросил его в мусорную корзину. — Возвращайся в школу.

— Благодарю вас!

Харальд не верил своему счастью. Сержант встал:

— Один совет напоследок. С выпивкой поосторожнее.

— Обещаю! — горячо воскликнул Харальд.

Сержант открыл дверь, но на пороге Харальда поджидала неприятная неожиданность в лице Петера Флемминга.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, инспектор? — спросил сержант.

Петер, не обращая на него внимания, обратился к Харальду:

— Просто замечательно! А я еще подумал, прочитав в списке задержанных имя Харальда Олафсена: уже не наш ли это Харальд Олафсен, сын пастора с острова Санде. — Он обернулся к сержанту. — Я сам с ним разберусь.

Сержант замялся:

— Господин инспектор, старший инспектор решил, что к ответственности его привлекать не стоит.

  20