47 
– Девятнадцать. Развяжи руки. Не могу же я остаться вот так… и убирайся, видеть не хочу!
– На свете всегда найдется кто-то, кто сильнее нас… – шепнул ей Сварог на ухо. Разрезал кинжалом шнур, из предосторожности повернув девушку к себе спиной, прыгнул на палубу и громко сказал: – Урак-Омтар, двигай посудину. Место укажем.
– С какой скоростью? – не преминул уточнить педантичный дух огня.
– С обычной. Словно мы идем под хорошим попутным ветром.
Грайне сорвала с головы венок и с ненавистью швырнула его в реку. Венок рассыпался, и ромашки закачались на воде – каждая отдельно.
А еще среди них замелькало оранжевое пятнышко. Это вынул из петлицы маргаритку и предал ее воде Леверлин. Он тоже прощался с пленившей его знатной воительницей, которая так и не успела появиться на сцене.
С треском оборвался причальный канат, но кораблик не тронулся с места.
– Хочешь, я сделаю так, что она станет думать по-другому и уплывет с тобой? – пророкотал джинн.
– Дурак ты, а еще дух огня, – сказал Сварог. – Трогай.
Корабль отвалил от причала и, невзирая на мертвый штиль, поплыл к выходу из бухты, задрав нос и пеня воду, словно торпедный катер. Сварог смотрел за корму. Грайне неподвижно стояла у самой кромки причала, смотрела вслед, ее фигурка становилась все меньше и меньше, потом девушку заслонила башня. Сварог ее больше не видел и подозревал, что не увидит уже никогда. Это оказалось больно, так думать. Он обернулся, хотел распорядиться, но Леверлин уже возлежал у бочки с невесть откуда раздобытым ковшиком, и тут же стояла пустая оловянная чарка. Сварог опустился на колени, повернул медный краник, и полилось благоухающее черное вино.
– Ну, за пьянящее дыхание свободы? – спросил Леверлин.
Прозвучало это как-то уныло. Сварог молча выпил, резко дернув рукой, пролил немного на грудь и смахнул капли ладонью.
– Странно, – сказал Леверлин. – Меня вроде бы ничем не удивить, исколесил мир и не был обделен вниманием нежного пола, но вспомнил вдруг свою рыжеволосую пантеру и подумал – может, другой такой у меня никогда не будет?
– Это тебе просто хочется посмаковать счастливое избавление, – сказал Сварог хмуро.
Корабль резво бежал по широкой реке – с зарифленным парусом, против течения. Капитан и матросы так и не отошли от этаких чудес – сидели кучкой у мачты, с почтительным ужасом таращились на Сварога, надолго забыв о своих полных чарках. Леверлин лежал, грустно глядя в небо, тренькал на виолоне на три такта и с нарочитым пафосом напевал:
- А он скакал домой с войны,
- Вез подарки для жены –
- Самоцветы из чужой стороны…
- Он безжалостно загнал
- Пять коней,
- Он не ел, он не пил, он не спал –
- Мчался к ней.
- Он шагнул через порог,
- Он был молод и высок –
- Но увидел, что другой был у ней…
- Он достал свой верный меч,
- Повидавший столько сеч,
- Он смахнул головку с плеч –
- Эх, златовласую…
– По сторонам зорче смотри, – сказал Сварог. – Как бы не проехали, я-то дороги не знаю…
На самом деле ему просто не нравилась песня. Наслушался он подобного творчества в родной части: «Как медленно садятся на песок ребята из Москвы и Ленинграда», «Рыдает мать, и как стена стоит отец…», «Я был батальонный разведчик, а он – писаришка штабной…». А точнее, он был зол на весь белый свет.
– Я могу вас довезти, куда только скажете, и сам найти дорогу, – сказал джинн, которому чертовски не терпелось на волю. – Это будет третье желание.
– Ну потерпи, ладно? – сказал Сварог. – Ты мне еще понадобишься в Харлане…
Джинн чем-то неуловимым напоминал лейтенанта Семенова, с которым они вместе служили после училища. Поневоле начнешь относиться к духу огня как к старому приятелю.
До последнего момента не верил Сварог, что студент проявит должную сноровку и правильно вспомнит дорогу. Правда, в резерве оставался джинн, зациклившийся на исполнении последнего желания. Но, как сказал бы старшина роты прапорщик Подоляк, «негоже пулеметом бутылки открывать!»
Но – нет: в какой-то момент Леверлин бережно отложил виолон, с уверенностью прошагал на нос и принялся отдавать команды совершенно трезвым голосом.
Когда они отыскали Ворота – перемычку неподвижного синего тумана в узкой расселине, – все повторилось, как в прошлый раз: корабль нырнул в синюю мглу, мгла сгустилась до полной непроглядности, вскоре рассеялась, узкий проход в скалах повернул направо, и посудина выплыла на Ител. Низкие угрюмые тучи заполонили небо. И здесь, на этом свете, казалось ненамного светлее, чем в синем тумане: того и гляди, грянет буря и закружит утлый челн…
47 
