Кроме всего прочего, Сварог обратил внимание, как много в этом городе нищих. Нищие норовили занять места в самой гуще людской толчеи – так, чтобы никто не мог пройти, не наступив на выставленные напоказ зловонные язвы.
Нищие, как всякие божьи твари в системе господина Линнея, делились на классы и подклассы. В первую очередь был достоин внимания самый многочисленный отряд ветеранов всяческих войн и баталий.
Таковые преимущественно оккупировали углы домов, чтобы было на что опереться спиной, и, очевидно, как начинали с утра, так не заканчивали до вечера смутное бормотание, из которого урывками выныривали характеристики умных и глупых командиров, сказы про ужасы полевых лазаретов и прочие неаппетитные военные подробности. Свои направленные в никуда истории ветераны скрашивали оживленной жестикуляцией обрубками рук и ног.
Отдельной группой держались нищие, сохранившие на теле благородные лохмотья, оставшиеся от богатых одежд. Эти норовили поймать жертву за рукав или полу кафтана, чтоб рассказать печальную историю и выклянчить сумму поболее размеров обычного подаяния. Такие нищие просили деньги не просто так, а в долг. И стучали себя грязными кулаками в грудь, что, дескать, обязательно вернут, как только им, людям, разумеется, голубых кровей, но обобранным разбойниками, удастся вернуться в родовое гнездо к супруге-фабрикантке или отцу-фундатору. По ситуации, такие нищие могли и адрес записать – якобы для того, чтобы вернуть сторицей одолженную сумму, – могли и фальшивый брильянтик в залог оставить.
Еще в достатке имелись старики и старушки, выставленные неблагодарными наследниками из дому. Эти, потупив глаза, скромненько читали молитву и робко выставляли перед проходящими ладошку лодочкой. Еще были горластые мамаши с целым выводком детишек, причем одно из чад – обязательно грудное. И то, что не все детишки похожи на мамашку, последних волновало не шибко. Лишь бы грошики исправно падали в протягиваемую кружку, пока мамаша, для пущей правды жизни, тычет сиськой в губы младенцу.
Когда порт остался далеко за спиной, Сварог и Леверлин не сговариваясь скользнули в узкую улочку – проверить, следуют ли за ними, в незнакомом городе особой возможности не было. Поэтому Сварог решил на всякий случай поплутать – береженого Бог бережет. Они углубились в тихий сонный район, очень напоминающий Сварогу Стам6ул из «Бриллиантовой руки». Никого. Только хозяйки, затарившиеся на рынке привозной снедью, посланные наполнить кувшины мальчишки и резкие гортанные окрики далекого точильщика ножей.
Дома здесь стояли плотно друг к другу, давая черные, контрастные тени. Верхними этажами некоторые строения буквально нависали над улицей.
И еще через улицу были переброшены частые деревянные террасы, на которых дремали и вспоминали былое ветхие старички. Много было арок, как будто это не черт знает какое тридесятое царство, а Испания или Аргентина.
Проплутав для порядка с час и не обнаружив ничего подозрительного, искатели приключений вернулись на оживленные улицы. Дело клонилось к обеду, и не оставалось никаких сомнений, что в этой державе обедать любят больше, чем работать. На лицах заметно оживившихся прохожих засветились предвкушающие улыбки. Из подвальчиков и внутренних садиков потянулся аромат жарящегося на углях мяса, кипящих супов с хитрыми специями.
Проходя мимо расточающего особо ароматные запахи заведения, на пороге которого застыл сусально улыбающийся, готовый хватать за полы и тянуть внутрь хозяин, друзья переглянулись. Однако по молчаливому согласию решили оставить гурманские утехи на потом.
Резиденция имперского наместника представляла собой роскошный дворец какой-то странной архитектуры – в небесах Сварог не видел ничего подобного. Вся композиция объемов рассчитана на обостренное эмоциональное воздействие. Едва касающийся земли непрозрачный конус без окон, переходящий в своеобразный венец. Видимо, здание специально так задумали, чтобы оно отличалось от любых других земных построек. Ограда была и вовсе уж необычной – затейливая решетка в два человеческих роста из лучей густо-алого цвета, временами мерцавших золотыми искрами.
– Прикоснешься – без руки останешься? – спросил Сварог.
– Или без головы, если головой, – кивнул Леверлин. – Странно, что приходится объяснять такие вещи лару. Ты посмотри, сколько ходатаев, долго придется торчать…
Очередь человек из пятидесяти – в основном с гильдейскими бляхами, но попадались и представители Семи Сословий, и дворяне – тянулась к небольшому, но богатому на архитектурные излишества домику, пурпурному с золотым, стоявшему вне решетки, у ворот, исполненных из переплетения того же алого цвета. Вдоль очереди прохаживались четверо полицейских в коричневом, и порядок стоял образцовый – едва выходил очередной проситель, следующий скрывался за пурпурной дверью с золотым гербом наместника. Кто-то почти сразу же оказывался снаружи, кто-то задерживался надолго, кто-то покидал канцелярию радостным, кто-то унылым, а один вылетел, словно его вытолкнули пинком, упал, вскочил, отряхнулся и под тихие смешки захромал прочь. На Сварога повеяло родным, полузабытым. Этой очереди было еще далеко до той, в которой они с женой торчали, когда приехали в отпуск в Москву, а в ГУМе выбросили польские сапоги. Или до той, когда он записывался на «Жигули».