На западе, где-то в районе Дубровицы, шел бой.
– Мамо, идить до дому, – упрашивал Петро Пригода свою мать. – Бо стриляють…
– Ой, моя дытыночко-о… – беззвучно плакала она, цепляясь за пиджак сына сухими руками. – Куды ж ты вид мэнэ идэ-эш…
Пригода, смущаясь, прикрывал мать от новобранцев своей широкой спиной, и уже в который раз уводил ее с перрона в чахлый скверик, мимо которого шла дорога в их село.
– Мамо, идить…
Мать покорно соглашалась, скорбно кивая головой, но стоило Петру направиться к перрону, как она снова шла за ним…
Наконец подали вагоны. Толпа на перроне заволновалась, зашумела; женский плач заглушила на какой-то миг гармонь, которая тут же на высокой ноте захлебнулась, жалобно вздохнув мехами.
Юнкерсы[39] свалились на станцию внезапно: на малой высоте прошли вдоль железнодорожного полотна и, сделав «горку», стали набирать высоту. Бомбы посыпались на состав, на станционные постройки, несколько разрывов ухнуло в скверике.
– Возду-ух! – Чей-то отчаянный крик растворился в вое падающих бомб и в страшном грохоте.
Петро Пригода, крепко сжав руку матери, бежал к неширокой полосе посадки, которая тянулась вдоль дороги. Юнкерсы пошли на второй заход…
Пулеметная очередь настигла их уже возле посадки; пули взрыхлили землю под ногами, и Петро с размаху рухнул в жесткую, выгоревшую на солнце траву. Прикрыв голову руками, он долго лежал неподвижно, с неожиданно проснувшимся страхом прислушиваясь к удаляющемуся реву самолетных моторов.
Станция горела. Паровоз лежал возле насыпи, окутанный облаками пара, железнодорожная колея вздыбилась вывороченными рельсами, на месте разрушенного взрывом бомбы пакгауза кружила пыльная пелена, увенчанная шапкой дыма, сквозь который проблескивали языки пламени.
– Мамо, мамо, вставайтэ! – безутешный Пригода, не соображая, что делает, тормошил мать, которая лежала как-то неловко, на боку.
На цветастой кофточке матери в районе сердца расплывалось ярко-красное пятно…
Мать похоронили на следующий день, после обеда. Почерневший от горя Петро сам выкопал могилку, сам сколотил гроб из досок, которые готовил на новую хату.
Дед Макар почти силком увел его с кладбища поздним вечером; ночь Пригода провел без сна, а на утро стал собирать вещмешок. Но уйти не успел – село заняли немецкие солдаты.
Правда, долго они не задержались: обшарив хаты и курятники, гитлеровцы поспешили на восток. Петро отсиделся в погребе, куда его запихнул дед Макар, – подальше от греха, как бы чего не вышло…
Спустя две недели в селе разместился штаб немецкого пехотного полка. Хату Макара Пригоды, которая стояла на краю села, возле речки, немцы обходили стороной – еще дореволюционной постройки, она почти по окна влезла в землю, издали напоминая своим видом старый, трухлявый гриб-боровик с соломенной шляпкой.
Петро по-прежнему отсиживался взаперти, но уже не в погребе, а под сараем, в хорошо оборудованном и замаскированном подземном убежище. В Гражданскую войну семейство Пригод пряталось там от белогвардейцев и бандитов разных мастей, а в советские времена дед Макар хранил в подземелье строго запрещенный властью самогонный аппарат и дореволюционную берданку с патронами.
Убежище было просторным и сухим, так что Петро разместился там вполне свободно. Вместе с дедом Макаром они очистили его от старого хлама, наладили вентиляцию, перетащили туда зерно, картошку и сундук с салом.
– Бо знаю я отых гансив ще з тои вийны, – веско сказал дед Макар. – Уси харчи выгрэбуть подчистую. Чы воны там в своих Европах зовсим голодни ходять?
Однажды Петро, не выдержав добровольного заточения, решил ранним утром сходить на реку и проверить удочки-донки, которые дед Макар ставил с вечера сразу за своим огородом, который заканчивался на речном берегу. Немцы и впрямь забирали у крестьян все продукты, которые только попадались им под руку, поэтому рыба стала для сельчан вторым хлебом.
Радуясь свежему воздуху и богатому улову, юноша не заметил, как взошло солнце. Торопливо вытащив плетенный из ивовых прутьев садок, он уже было направился домой, как к противоположному берегу подъехала повозка, запряженная парой немецких гунтеров. Два солдата, явно навеселе, раздевшись догола, бултыхнулись в воду.
Затаившись в кустах, Петро некоторое время наблюдал за ними, а затем, решившись, снял рубаху, брюки и, набрав побольше воздуха, нырнул…