За воротами ожесточенно забрехали псы. Анатоль постучал тростью, приоткрылась калитка, высунулась озабоченная физиономия, заверила, что «сей минут» все будет в порядке, – и исчезла. Судя по крикам и звяканью цепей, личность сия моментально занялась сторожевыми псами. Вскоре калитка распахнулась во всю ширь, и личность, оказавшаяся пожилым лакеем достаточно опрятного и трезвого облика, вежливо пригласила заходить, сообщив, что «барин дожидаются».
Пройдя анфиладой комнат, лишь подтвердивших первоначальное мнение о доме как принадлежащем человеку небедному, они оказались в кабинете, где за массивным, причудливо-старомодным резным столом восседал старичок в черном фраке фасона павловских времен, с Владимиром на шее. Лицо у него было подвижное, добродушное, лысую голову с младенчески розовой кожей обрамлял скудный венчик белоснежных волос.
– Рад вас видеть, господин Гауф! – воскликнул хозяин с неподдельным энтузиазмом, выскакивая из-за стола и энергично встряхивая обеими руками руку Фельдмаршала. – Судя по вашему визиту, вы согласны исполнить… работенку, хе-хе? А это, простите великодушно…
Фельдмаршал сказал небрежно:
– А это, господин Столбунов, мой юный помощник… и ученик некоторым образом. Полагаться на него можете, как на меня.
– Приятно слышать, приятно слышать… – старичок вернулся за стол, шумно выдвинул ящик и принялся что-то в нем перебирать. – Присаживайтесь, господа, без церемоний!
Фельдмаршал уселся, а Ольга помедлила, глядя вбок. Было на что залюбоваться: всю стену кабинета занимали стеклянные витрины, открытые и закрытые, и наподобие книжных полок, и застекленные ящики на ножках. Там стояли и лежали разнообразнейшие диковины: странные статуэтки, то ли черные изначально, то ли потемневшие от безжалостного к ним времени, коего с момента изготовления сих предметов пролетело, сразу видно, ох как немало; загадочные предметы, о назначении которых было решительно невозможно догадаться при беглом, поверхностном осмотре; проржавевшие чуть ли не насквозь кинжалы странного вида, явно происходившие из далеких заморских краев; фарфоровая посуда, расписанная диковинными узорами, ничуть не похожая на привычную кухонную утварь или чайные принадлежности; шары и яйца из разноцветного стекла, бесформенные куски металла, словно бы испытавшие действие невероятных температур, каменные сосудики и флаконы, еще что-то непонятное, нездешнее, неведомо для чего служившее…
Ее взор вдруг приковало зеркальце – обыкновенное вроде бы, круглое, размером с чайное блюдце, без ручки, в простой бронзовой оправе, в отличие от многих других предметов, самым тщательным образом очищенное от зеленой окиси и патины. Совсем простое зеркальце – но по краям ободка шел тот же самый узор, что на Ольгином медальоне, так и лежавшем сейчас в домике на Васильевском. Никаких сомнений, тот самый узор – сам по себе достаточно простой, но в то же время исполненный некоей необъяснимой словами оригинальности, так что спутать ни с чем нельзя…
Не рассуждая, она протянула руку и подняла из лишенного верхней крышки ящика зеркальце, оказавшееся довольно тяжелым. Стекло и бронзовый ободок, никаких особенных украшательств… и вдруг ей показалось, что в зеркальце, если повернуть его особенным образом, мелькнуло не ее отражение, а словно бы видимый с высоты птичьего полета зелено-кудрявый густой лес, среди которого темнели красные черепичные крыши нескольких домов…
И тут же все пропало – но убеждение, что она действительно все это видела, было невероятно сильным. Ольга повернула зеркальце, пытаясь отыскать эту точку, этот поворот…
– Молодой человек! – самым трагическим тоном охнул старикашка, оказавшийся уже рядом с ней. – Я вас умоляю не трогать ничего руками…
Горестно закатив глаза, он выхватил у Ольги зеркало, бережно уложил его на черный бархат, держа самыми кончиками пальцев, и пояснил, глядя на ее руки так, словно опасался, что она начнет бесцеремонно ворошить сокровища:
– Тут столько хрупких предметов… Простите старику эту блажь, но для истинного собирателя невыносима и мысль, что кто-то посторонний прикоснется…
– В самом деле, друг мой, – сказал Фельдмаршал рассудительно, из-за спины старичка делая ей яростную гримасу. – Модест Петрович может подумать, что вы из провинции и никогда прежде не видали раритетов… Извините моего друга, он по юному своему возрасту ужасно непосредствен…