41 
Это ее движение как бы предполагало, что люди по преимуществу существа благоразумные и на все вопросы существуют ответы. И это успокаивало. Чарли был совершенно уверен, что Джулия разыгрывала ту же пантомиму за полированными столами во время своих деловых совещаний, и с немалым эффектом. Без видимых усилий она окончила юридический факультет, вышла замуж за эго-маньяка, развелась с ним, пустилась во все тяжкие на год или даже два, встретила Брайана и без труда сделала карьеру в юридической фирме. Все на лету схватывающая, надежная, здравомыслящая и обладающая огромным запасом энергии. А ребеночка нет. – А теперь мне предстоит сделать все эти анализы, – продолжала она. – То есть они введут ДНК от яйцеклетки одной женщины в оболочку яйцеклетки другой женщины и затем оплодотворят ее. Эта женщина родит собственного ребенка, используя яйцеклетку другой женщины. Слишком поздно для меня, однако. Но эта технология только развивается. Теоретически бабушка может родить ребенка своей внучке – и даже свою собственную праправнучку. Более того, можно устроить все наоборот. Внучка может родить от оплодотворенной яйцеклетки своей бабки, и в этом случае ее бабка родит ее собственных дядьев или теток. Это просто безумие какое-то. Более того, в распоряжении имеется множество оплодотворенных яйцеклеток, готовых к использованию парами, которые прошли генетическое исследование.
– Чего-то я не понимаю.
– Скажем, у меня с Брайаном есть шесть здоровых эмбрионов, скоро возможно будет провести анализы и выбрать из них одного – с наилучшими математическими способностями, или самого лучшего бегуна, или с самой лучшей сопротивляемостью к раку кожи, да все что угодно.
– Но ведь таких методик еще нет, – сказал Чарли.
– Нет, но они на подходе.
– А ты уверена, что не хочешь еще раз попробовать?
– Еще один раз?
Он пожал плечами.
– Для меня? – спросила Джулия. – Или для тебя?
– Конечно, для тебя, моя радость.
Джулия отпила воды.
– Я уже смирилась, папа.
После того как они сделали заказ, он примирительно спросил:
– А что, если просто кого-нибудь усыновить?
– Может быть. Я не знаю. Мы достаточно вымотались. Кроме того, мне нужно вывести из организма все те лекарства, которыми меня накачали. По крайней мере, Брайану больше не придется делать мне уколы в задницу. – Она игриво улыбнулась, как бы намекая, что смешную сторону можно найти в чем угодно, если постараться. – Всякий раз, когда он всаживает в меня иглу, я говорю, чтоб высосал немножко жира.
– Ну что ты, моя дорогая, перестань, ты выглядишь прекрасно.
– Я чувствую себя старой. Я стала очень придирчива к окружающим, ты знаешь?
– А подумай, что я должен чувствовать.
Она помахала куском хлеба, зажатым в руке.
– Ох, папочка, в тебе столько энергии, тебе сносу нет. А вот о ком я беспокоюсь, так это о маме.
Это его удивило.
– Почему?
– Она боится всего на свете.
– Она хочет переехать в поселок для пенсионеров.
Но Джулия, как обычно, смотрела в корень.
– Она хочет этого для тебя. Она хочет гулять с тобой по лесу, я думаю, что это хорошая…
– Ты там была? – прервал ее он.
– Мы ездили на прошлой неделе, – призналась она, наблюдая за его реакцией. – Доехали на машине примерно за полтора часа. Там сохранилось много старых деревьев.
– Матери понравилось? – спросил он. Джулия нахмурилась из-за недогадливости.
– Она просто влюблена в это место. Она прихватила с собой все документы.
– Документы?
– Договор о покупке и все остальное.
Ему она ничего об этом не сказала.
– Я скучаю по Бену, – вдруг сказала Джулия. – Вся эта суета с ребенком не была бы такой ужасной, если бы я могла с ним поговорить.
На это он ничего не смог сказать, совсем ничего. Джулия коснулась его руки.
– Прости, папочка, мне не следовало этого касаться.
– Ничего, – сказал он неуверенно. – Это ничего.
– Я пойду пописаю и проверю мой автоответчик. – Она вытащила из сумочки телефон. – Одновременно.
Он наблюдал, как его дочь идет по ресторану. Женщина, жена, возможно, будущая мать, но уже больше не сестра. Он любил ее до боли, и тем больше, чем яснее осознавал свою потерю, потерю сына, его Бена, его мальчика, его чудесного мальчика Бена. Вот он спит в своей коляске и пускает пузыри, жадно сосет распухшие от молока груди Элли, или стоит в детской кроватке, как часовой на посту, с подгузником, наполненным дерьмом, пятьдесят девять фунтов энтузиазма в шестилетнем возрасте, с подбитым качелями глазом в семь лет, сидит в ванной и теребит свой член, словно пытается запустить мотор газонокосилки, прикуривает от кухонной плиты в десять, помогает Чарли красить ванну в двенадцать, скверно играет на тромбоне многие годы, демонстрирует Чарли, как он может сделать семьсот отжиманий, пробегает одну милю за четыре минуты двадцать восемь секунд долговязым шестнадцатилеткой, следующим летом уже работает на лесоповале в Монтане, слегка повредив себе голень бензопилой, арестован за драку в баре там же – тогда он написал им замечательное письмо, объясняющее обстоятельства его ареста, своего рода аргумент против политики Рональда Рейгана, – а затем поступил в Браун, признавшись потом Чарли, что провел большую часть первого семестра занимаясь сексом с обольстительной дочерью мексиканского дипломата и читая поэзию майя в переводах. И вот его Бен, его единственный мальчик, его плоть и кровь, его мечта, просыпается однажды с темными синяками на ногах, а кожа его так опухла, что почти трескается, под глазами пунцовые мешки. Он едва мог дышать. У него что-то с кровью, сказал один врач; лейкемия, сказал второй; медицина здесь бессильна, сказал последний, и, увы, это было правдой. И несмотря на прежний запас жизненных сил, Бен долго не продержался; его выбросило из этого мира и перенесло в какое-то другое место, каким бы оно ни было, и все это случилось пятнадцать лет назад, а кажется, это было вчера, и ни один из них, ни Элли, ни Джулия, ни Чарли, уже не были прежними.
41 
