Особенно,... 
10 
К счастью, на этот раз я не ошибся. Естественное, не наигранное, обаяние, невероятное трудолюбие и поистине мужская жесткость вскоре сделали Марью незаменимой помощницей.
Поначалу наши отношения были сугубо официальными. Марья была вежлива, предупредительна, но холодна как снежная королева. Я долго не мог выявить истоки этой холодности.
И только спустя год я, наконец, сообразил, как разрушить стену отчужденности, стоявшую между нами.
Марья не терпела фамильярности и приставаний со стороны начальства. Как я потом узнал, она долго не держалась ни на одной работе только из-за своей строптивости. Ну не любит девка служить шефу раскладухой, и все тут. На дух не переносит.
Как оказалось, на мое удивление, бывают и такие экземпляры. Правда, очень редкие… Поэтому мои робкие попытки сблизиться (на уровне дружеских отношений) она отметала, что называется, с порога.
Поняв, где собака зарыта, я повел свою игру. Она заключалась в полном безразличии. Я начал смотреть на Марью как на одушевленную приставку к компьютеру и переводчика-попугая – не более того.
В общем, я сыграл роль нехорошего, черствого человека, Синей Бороды из сказки. И Марья, при всем том, будучи женщиной до мозга костей, не смогла удержаться от искушения открыть запретную дверь.
На одной из презентаций, уж не помню по какому случаю, она якобы подвернула ногу, и мне поневоле пришлось лично отвезти ее домой на такси. Чему я, собственно говоря, был рад, хотя и состроил по привычке кислую мину – чтобы она шибко не задирала нос.
Марья жила одна в двухкомнатной квартире с мансардой, доставшейся ей по наследству от деда, известного художника.
В мансарде все и случилось: под картинами, которыми были увешаны стены сверху донизу, возле зажженного камина, за чашкой кофе, мы, наконец, нашли общий язык и подружились. Естественно, никаких вольностей мы не допускали.
С той поры наши отношения были ровными, доверительными и почти приятными. Почему почти? Да все потому…
Мое холостяцкое сердце не раз начинало стучать как отбойный молоток при виде ее круглых мраморнобелых коленок, но я крепился изо всех сил, по мере своих слабых актерских способностей изображая стойкого оловянного солдатика.
Иногда мне казалось, что и Марья не совсем равнодушна ко мне. Временами я ловил на себе ее острый, проницательный взгляд, достающий до самого нутра, от которого мне становилось не по себе.
Если честно, то эти взгляды мне не очень нравились, если не сказать – совсем не нравились. Иногда они будили в моей голове некоторые не очень приятные воспоминания из прошлой жизни.
Уж кто-кто, а я знал не понаслышке, как опасны такие вот красотки. Лучше сразиться с крокодилом голыми руками, нежели доверить свою жизнь и судьбу с виду невинному воздушному созданию с большими влажными глазами грациозной лани.
Скорее всего, в своих подозрениях я заходил чересчур далеко. Они не выдерживали никакой критики. Я вполне обоснованно отдавал себе отчет, что все эти домыслы – издержки моей военной профессии, в которой повышенная подозрительность считается нормой человеческих отношений.
О своем прошлом диверсанта-ликвидатора ГРУ по прозвищу Волкодав я, естественно, не распространялся.
И причиной тому была даже не подписка о неразглашении неких тайн.
Просто для нормального здравомыслящего человека моя прошлая жизнь могла показаться вымыслом, достойным пера талантливого сочинителя детективных романов.
Если бы это было так…
Марья знала меня как отставного военного (что в какой-то мере соответствовало истине), служившего по интендантской части, а поэтому сколотившего во времена перестроечной неразберихи немалый капиталец для собственного дела. Что тоже было почти правдой.
Только я не толкал на сторону вагоны с военным имуществом, а зарабатывал свои денежки потом и кровью – в прямом смысле этих слов.
Мало того, теперь я был Богатырев, а не Левада, как значилось в моем личном деле.
Я взял девичью фамилию матери. Так настоятельно посоветовал мой бывший шеф полковник Кончак. (Он недавно стал генералом, насколько мне было известно). Как говаривали наши коллеги из бывшего КГБ,
"лучше перебдеть, чем недобдеть".
Уж очень много я наследил…
Имя мне оставили прежнее – Максим, а вот отчество (черт бы побрал эту секретность!) тоже изменили.
Вместо Максима Севереновича, я стал Максимом Семеновичем. Батя, наверное, в гробу перевернулся от такого кощунства.
10 
