82 
Тойера больше всего потрясло, какая маленькая могила вырыта для урны.
Он пролил пару тихих слез, за много лет это было первое погребение, на котором он присутствовал после смерти жены. Церемония проходила не так плохо, как он опасался, плохо было другое. Ему было ужасно грустно.
Зенф тоже был там. Толстяк единственный не бросил землю в могилу совочком, а опустился на колени и своими — лишь теперь Тойер заметил — поразительно маленькими ручками трижды схватил насыпанный песок. После этого на коленях остались грязные пятна, которые его облагородили, как потом заметил Хафнер.
Епископ тоже пришел еще раз. Держался он в стороне. Тойер высматривал Зельтманна, в церкви он его так и не видел. Как оказалось, экс-шеф стоял позади всех, почти прячась за деревом, которое горожанин-гаупткомиссар, как всегда, не смог идентифицировать. Дерево было лиственное, и даже слово «лиственное» он не сразу припомнил. Теперь пришла его очередь. Он зачерпнул песок трижды, тот скорее струился, чем падал на урну. После этого предстояло выражать соболезнование. Начался легкий дождь, никакая не буря, которая добавила бы церемонии нечто символическое, просто упало несколько капель, возможно, на шоссе станет скользко, — затем со всех сторон послышались сирены. Такая штука, думал он, пожимая руку вдовы, — Габи выглядела очень спокойной.
Он тряс другие руки, чьи-то, по очереди. Поймал на себе взгляд отца Штерна, пары серых глаз; вероятно, тот понял из документов сына, что Вернер аннулировал все договоры по финансированию строительства дома, что его бравый сын давно уже распрощался с ним, задолго до того, как стал порошком в этом сосуде.
Не лучше ли погребать тела умерших? Ведь сожжение уничтожает человека еще больше? Хотя, что там — все одно. Бесчисленных мужиков из футбольной команды Тойер, испытав внезапный прилив эмоций, не удостоил взглядом. Настоящей командой Штерна были они, ребята и он, больше никто.
Старший гаупткомиссар подошел к епископу.
14
— Ваш пастор говорил довольно паршиво.
— Он не мой пастор. Он не баденец — ни по рождению, ни по учебе. Среди нас он оказался случайно.
— Что-то я не пойму. Ваша религия считается универсальной и вечной, а вы тут обросли всякими правилами и ограничениями, будто члены закрытого клуба, основанного на принципах землячества.
— Не только, — засмеялся Колмар. — У нас есть даже свой дресс-код и свои ревнители. — Он кивнул на пастора, который в лихорадочной спешке шел к маленькой часовне и едва не запутался в полах своей рясы.
— А также клубный значок, — добавил Тойер. Колмар все понял и сверкнул глазами на лацкан, где красовался щеголеватый крест.
— Вы правы, — кивнул пастырь и взялся за сигаретку.
Тойер проявил невоспитанность и тоже стянул одну, архипастырь не стал возражать.
— У господина Денцлингера был любопытный образ Всевышнего, — размышлял вслух могучий сыщик, когда епископ элегантным жестом поднес ему огонь — маленькую серебряную зажигалку со сдержанным язычком пламени. Можно было подумать, что она выполнена по спецзаказу для служителей культа. — Собственно говоря, богом для него было Ничто… И поскольку, по логике, в таком Ничто с индивидом больше ничего не может случиться, этот бог казался ему милостивым. Денцлингер… Ох уж этот Денцлингер… — проворчал Колмар, разглядывая ветку, вздрагивавшую под каплями неторопливого дождя. — Я люблю растения, — продолжал епископ. — Жизнь не должна содержать ничего осознанного…
— Это ваша картина Бога? Как вы представляете себе Бога?
Колмар наморщил лоб:
— Об этом я давно уже не думал.
Тойер слабо застонал. Вот так везде, причем полиция особенно часто пренебрегает своими обязанностями.
— К моей немалой радости, мне больше не надо читать проповеди каждое воскресенье. Мы с женой всегда уезжаем на Неккар. Там у нас дом. Я знаю, когда пора подрезать деревья, знаю каждый свой куст. Весь год в саду что-то происходит, несмотря на кажущуюся неподвижность. На стене, обращенной в сад, у нас шпалеры с грушами. Неожиданно в один прекрасный день ты видишь маленькие завязи, в следующий раз замечаешь, что это уже подросшие плоды. Старое дерево айвы протянуло невысоко от земли могучий сук, я люблю на нем сидеть, как мальчишка. Растет у нас и бамбук, мне всегда хотелось понаблюдать, как он тянется к солнцу. Но теперь и он стал выше меня. Просто он не торопится жить. И это удается ему лучше, чем мне. Я подрезаю деревья, поливаю растения, разбиваю клумбы, ухаживаю за розами, грушами, слушаю, как падают с веток орехи, как они задевают в полете листья, ударяются о землю. Гортензии у нас — роскошней не бывает. Я выпалываю сорняки и не думаю о Боге.
82 
