Снерг посмотрел на пустую кафедру, и у него мелькнула мысль, заманчивая и яркая, и тут же пришлось ее прогнать – такие мысли хороши в двадцать, но в тридцать начинаешь уже проводить черту между мушкетерами и мушкетерством… Он поднялся и взял камеру – он был журналистом и все собственные эмоции предстояло зашвырнуть в долгий ящик: перед ним была информация, помеченная там тремя – тридцатью тремя звездочками, – мгновение (правда, отнюдь не прекрасное) остановилось, предстояло схватить его и превратить в то, что вскоре увидят миллионы людей. Вторая древнейшая профессия. Ведь и кроманьонцы, уходившие на поиски новых охотничьих угодий, были журналистами в какой-то мере – они наверняка рассказывали не только о количестве зверей, но и реках, долинах, горах…
Мгновение остановилось.
«Алена, мой милый Мефистофель, – подумал он с тревожной тоской. – Ребята. Но ведь дядя Мозес просил не беспокоиться, дядя Мозес, который в свой последний вечер вопреки всем прежним ошибкам (а были ли ошибки?) словно обрел дар прорицания…»
Работа предстояла не такая уж обширная – серьезное пока не началось. Снерг снял крупным планом нескольких беседующих, их лица, рассыпанные на кресле и на полу листы бумаги – забытый доклад, который, не замечая, топтал докладчик, – записал обрывки разговоров. Взгляд зацепил лицо, выражавшее, помимо удивления, и начавшуюся уже работу мысли, – и Снерг кошкой метнулся к Шагарину, социологу, специализирующемуся на внезапных поселениях, улучил момент, когда тот отошел от рассыпавшейся кучки людей и не успел пристать к другой, вежливо-непреклонно оттер социолога в сектор пустующих кресел и молча приблизил к его лицу микрофон. Отказа он не боялся – все здесь сейчас в таком состоянии, что готовы говорить с кем угодно, лишь бы не молчать…
– Это абсолютнейший нонсенс, – и впрямь без малейшего противодействия заговорил Шагарин. – В нынешнем обществе невозможно возникновение альтернативных существующей общественно-политической либо экономической систем, морально-этического комплекса, которые побудили бы одну из колоний отделиться от Ойкумены. Они и не отделялись, строго говоря. В меморандуме нет и тени намека на создание отдельного государства, на провозглашение независимости. Это и понятно – зачем, к чему? Просто потому, что захотелось иметь собственное государство? Чересчур уж по-детски… Любая населенная планета и так, если ей заблагорассудится, может обзавестись всеми атрибутами – флаг, герб, – только к чему? Мальчишки в летнем лагере на каком-нибудь островке еще могли бы провозгласить свое «государство», но и им это надоело бы еще до окончания каникул. Нет, ни о какой вспышке «космического сепаратизма» говорить нельзя. Сводя все к одной фразе, они почему-то решили на неизвестный срок запереться у себя в доме. Вот и все.
– Однако информация, собранная Сергачевым? – спросил Снерг.
– Это странно. И только. И заниматься этим должны не социологи и не общественные деятели. Кто-то другой. Может быть, как раз вы. Лично я отметил в происшедшем один любопытный и не поддающийся объяснению нюанс. Результаты голосования – единогласно. Понимаете, ни одного голоса против провозглашения экстерриториальности. Никогда еще не бывало в истории человечества, да и нашего общества, чтобы среди нескольких сот тысяч человек, пользующихся абсолютной свободой волеизъявления – а я не верю, что хоть в ничтожной мере был допущен отход от наших этических норм, – не нашлось хотя бы одного человека, имеющего особое мнение…
– Подождите, – сказал Снерг. – Пример: к Земле движется огромный астероид, способный затопить, как в свое время Атлантиду, целый континент. Кто же проголосует против уничтожения астероида?
– В первую очередь планетолог, который предложит не уничтожать астероид, а изменить его орбиту на безопасную с целью последующего изучения «гостя». Вы неудачно выбрали пример. Можно, конечно, хорошенько поломав голову, изобрести какой-нибудь казус, но речь-то идет о совершенно конкретном случае. Это единодушное голосование – самое темное место во всей истории, но оно как раз и убеждает, что рассуждать об атавистической вспышке сепаратизма глупо – уж в этом случае могли бы найтись оппоненты. А если, следуя традициям стереобоевиков, предположить, что кто-то фальсифицировал результаты голосования, то для вящей убедительности он проставил бы процентов пять-шесть – «против».