Он так и не решил этой проблемы, когда в сумерках достиг Бэнды. Джейн сидела на крыше дома торговца, ловя вечерний ветерок и держа на коленях Шанталь. Жан-Пьер помахал им, затем вошел в дом и положил медицинскую сумку на покрытый плитками прилавок в помещении бывшего магазина. Как раз когда он разгружал муку, взгляд его упал на таблетки диаморфина, и он понял, что был один человек, которому он мог доверить письмо к Анатолию.
Он нашел в сумке карандаш, вынул бумажную обертку из пакета ватных тампонов и оторвал от нее аккуратный прямоугольник – в долине нельзя было найти писчей бумаги. Он писал по-французски:
«Полковнику Анатолию из КГБ».
Это звучало нелепо, мелодраматично, но он не знал, с чего еще можно начать. Он не знал полного имени Анатолия, и у него не было адреса.
Он продолжал:
«Масуд созвал совещание командиров восставших. Они встречаются через восемь дней, считая с сегодняшнего дня, в четверг 27 августа, в Дарге, в следующем селении к югу от Бэнды. Они, вероятно, все переночуют в мечети в эту ночь и пробудут вместе весь день в пятницу, который является священным днем. Совещание было созвано для того, чтобы поговорить с агентом ЦРУ, известным мне под именем Эллиса Тейлера, прибывшего в долину неделю назад. Это наш шанс!»
Он написал дату, число и подписал: «Симплекс».
Конверта у него не было – он не видел их с тех пор, как покинул Европу. Он подумал о том, как лучше всего запечатать письмо. Оглядевшись, он заметил картонную коробку с пластмассовыми баночками для лекарств в таблетках. К этим баночкам прилагались клейкие этикетки, которыми Жан-Пьер никогда не пользовался, потому что не умел писать по-персидски. Он свернул письмо трубочкой и засунул его в одну из баночек.
Теперь он подумал о том, как надписать коробочку. На каком-то этапе своего пути пакет попадет в руки рядового русского солдата. Жан-Пьер представил себе встревоженного очкарика, служащего в унылой конторе, или тупого быкообразного бугая-часового возле колючей проволоки. Несомненно, искусство уходить от ответственности было развито в русской армии не менее хорошо, чем во французской, когда Жан-Пьер проходил военную службу. Он подумал о том, как сделать, чтобы этот пакет выглядел достаточно внушительно, чтобы его передали старшему по званию. Не было смысла писать «Важно» или «КГБ» или вообще что-либо на французском или английском, или даже на дари, потому что солдат не сможет разобрать европейские или персидские буквы, а Жан-Пьер не знал русского алфавита. Ирония была в том, что женщина, сидевшая на крыше и певшая сейчас колыбельную песню, могла бегло говорить по-русски и могла подсказать ему, как написать любое слово, если бы только пожелала. Наконец, он написал: «Анатолий – КГБ» латинскими буквами и приклеил этикетку к баночке, а баночку положил в пустую коробку из-под лекарств, на которой было написано слово «Яд» на пятнадцати языках и трех международных условных знаках. Затем он перевязал коробочку веревкой. Он быстро сложил все обратно в свою медицинскую сумку и заменил те принадлежности, которыми пользовался в Астане. Он достал горсть таблеток диаморфина и положил в карман рубашки. Наконец, завернул коробочку с надписью «Яд» в ветхое полотенце и вышел из дома.
– Я иду на реку купаться, – крикнул он Джейн.
– Ладно.
Он быстро прошел через селение, кратко, сухо кивая одному-двум встретившимся по дороге жителям, затем зашагал через поля. Он был полон оптимизма. Планы его были сопряжены с самым разнообразным риском, но он снова мог надеяться на великий триумф. Обогнув клеверное поле, принадлежавшее мулле, он взобрался верх по нескольким террасам. На расстоянии около мили от селения, на скалистом отроге горы, стоял одинокий домик, полуразрушенный в результате бомбежки. Уже темнело, когда Жан-Пьер увидел его. Он медленно подошел к дому, осторожно ступая по неровной почве и жалея о том, что не захватил с собой фонарь.
Остановившись перед кучей щебня, который прежде составлял фасад домика, он думал было войти, но был остановлен вонью и темнотой. Он позвал:
– Эй!
Какая-то бесформенная масса поднялась с земли у самых его ног, испугав его. Он отскочил назад и вырвался. Маланг поднялся на ноги.
Жан-Пьер вгляделся в скелетообразное лицо и свалявшуюся бороду этого сумасшедшего типа. Возвращая себе самообладание, он сказал на дари: