40 
Остановились перед высокой двустворчатой дверью. Положив Мазуру на плечо громадную лапищу, проводник сказал:
– Ты, сдается мне, парнишка сообразительный...
– Да вроде,– сказал Мазур, переступая босыми ногами.
– Тогда запомни парочку необходимых истин,– он внушительно покачал под носом у Мазура толстенным указательным пальцем.– Первое. Будь паинькой. Второе. Если ты, беленький, хозяйку хоть как-то обидишь, я тебе лично яйца отхвачу парангом, а потом закопаю. Яйца отдельно, тебя отдельно. Усек?
– Усек,– сказал Мазур.
– Тогда прошу...– он распахнул перед Мазуром правую половинку двери.
Мазур вошел. Огляделся. Не увидел ни единой живой души. Обширная комната, обставленная несколько старомодно, но с утонченной роскошью, больше всего напоминала будуар знатной дамы, какие показывают в исторических фильмах: огромная кровать под балдахином, мебель черного дерева, картины под стеклом, букеты в китайских вазах... Посреди всего этого босой и голый по пояс Мазур смотрелся как-то нелепо.
Резко развернулся к стене, услышав за спиной непонятный звук.
Это открылась потайная дверь, до того выглядевшая еще одной резной панелью. Под тоненькое, мелодичное позвякивание вошла молодая женщина в белом мужском костюме и белых сапогах, с распущенными, чуть ли не до пояса черными волосами. Помахивая коричневым плетеным хлыстом, остановилась в трех шагах от Мазура, разглядывая его со спокойной уверенностью хозяйки. Села в ближайшее кресло, закинула ногу на ногу и, покачивая остроносым сапожком, уставилась с задумчивым любопытством. Мазур так и стоял посреди комнаты, гадая: золотые у нее шпоры или просто под вид золота?
Ясно было, что это креолка, но белой крови определенно побольше, чем негритянской. Если бы Мазур не насмотрелся уже на здешних обитателей, на причудливое смешение кровей и рас, мог принять ее за обычную европейскую девушку, разве что загоревшую под тропическим солнцем. Смазливенькая – спасу нет. Вот только балованная и капризная, как сто чертей, сразу видно...
– Можно сесть? – решил, наконец, Мазур прервать затянувшуюся немую сцену.
– Сядешь, когда я разрешу,– промурлыкала незнакомка, меряя его взглядом.– Раздевайся.
– Пардон? – спросил Мазур.
– Я сказала – раздевайся.
Мазур медлил. Она, с гримаской раздражения на хорошеньком личике, гибко выпрямилась, коротко взмахнула рукой. Свистнул увесистый хлыст, плетенный из кожаных ремешков, левое плечо Мазура чувствительно обожгло.
– По-моему, ты не понимаешь своего положения,– протянула черноволосая красотка, поигрывая хлыстом.– Я здесь полная хозяйка на двадцать миль вокруг. Достаточно...– она плавно, многозначительно положила свободную ладонь на колокольчик с высокой ручкой, стоявший на столике рядом с креслом,– чтобы ворвались слуги. Они хорошие слуги, выполнят любой приказ. Когда я говорю – любой, это значит – любой. Начиная с того, чтобы исполосовать тебя кнутом в лохмотья и кончая выброшенным в море трупом, который крабы и рыбы быстренько превратят в нечто, не поддающееся опознанию... Хочешь убедиться, что все это предельно серьезно?
Мазур помотал головой. Отчего-то верилось, что все ее угрозы – отнюдь не пустые слова. В ее больших темных глазищах не было и тени безумия, но от всего облика, движений, повадки, слов так и веяло той самой спокойной уверенностью капризной барыни, осознающей себя полной хозяйкой окрестностей. «А ведь хреновые дела,– подумал Мазур в некотором смятении.– Народ тут самый что ни на есть патриархальный, а значит, глубоко преданный, здешняя полиция, хоть и натасканная англичанами, может отступить в совершеннейшем бессилии. Богатые провинциальные помещики, как подсказывает история, были в своих владениях полновластными сатрапами – что в старой России, что в цивилизованной Англии, что в молодой островной республике. Если необозримые плантации именно этой чертовке и принадлежат – а судя по всему, так оно и есть,– она не последний человек в здешнем бомонде. Власти имеют особенность закрывать глаза на милые шалости бомонда...»
– Ну? – поинтересовалась она, подняв бровь.– Тебе необходимо что-то доказывать наглядно?
– Не стоит, пожалуй,– сказал Мазур, тщательно гася злость.– Вы отчего-то производите впечатление дамы, которой следует верить...
– Госпожа Эжени,– подсказала молодая креолка.
– Вам, госпожа Эжени, отчего-то хочется верить на слово...– сказал Мазур.– Между прочим, меня зовут...
40 
