Особенно,... 
61 
Лицо ее собеседника стало непроницаемым. Он ответил:
— Нет, конечно. Эш может спросить ее. Он сейчас единственный из нас, кого она станет терпеть.
— Вот и славно. Вероятно, стоит попросить у нее и другие документы, касающиеся ее бабушки. Неужели она откажет? — Мы же говорим о вдовствующей леди Эшарт, — сухо напомнил он. — Но возможно, она не увидит в этом никакого вреда.
— О каком вреде идет речь? — Ее терпение лопнуло. — Почему ты не расскажешь мне, что происходит? Это так глупо!
— Нет, важно и опасно, и я не хочу втягивать тебя в это. Тишина пронзила комнату, словно молния без грома. Он втянул воздух, встал и отвернулся.
— Мне не следовало говорить это. Забудь. Нет, вряд ли ты на это способна. Прошу тебя никому не повторять этого.
Она подошла поближе к столу.
— Это связано с Дженивой. Значит, покушение все-таки было...
— Нет. — Уверенность, прозвучавшая в его голосе, заставила ее замолчать. Он повернулся к ней. — Я делаю все возможное, чтобы всех обезопасить. Полагаю, что здесь сейчас никому ничто не грозит.
— Никому...
— Я больше не могу ничего сказать. Мне и этого не стоило говорить.
Он на секунду стиснул кулаки, прежде чем взять себя в руки.
Осознание правды все равно что пение, решила Дамарис, когда звуки выходят идеальные и скользят, чистые и звонкие, словно птичьи трели. Теперь она знала правду и не могла молчать.
— Тебе нужен кто-то, с кем бы ты мог обо всем этом поговорить. Пусть это буду я.
— Не говори чепухи.
Один только его тон должен был бы остановить ее, но она шагнула вперед и прижалась к столу, разделявшему их.
— Я постараюсь не задавать слишком много вопросов. Ноя должна помочь. Потому что это важно и опасно. Если ты хотел, чтобы я оставалась в стороне, не надо было мне ничего говорить.
— Значит, ты хочешь пристыдить меня, отплатив добром за зло?
— Я и сама не понимаю, чего хочу. Для меня внове эти аристократические дома судьбы, которые переплетаются с историей. Я не знаю мужчин. Вы озадачиваете меня, все вы.
Наверняка мне не следует рассказывать тебе все это, но что я могу поделать, если не умею лгать и притворяться? Я привыкла быть откровенной.
— Дамарис, разве тебе не известно, как тяжело приходится в этом мире честным и открытым? — Он обошел стол, взял ее за руки и поднес их к своим губам, поцеловав каждую и не сводя с нее глаз. — Я не могу доверить свои опасные тайны честной женщине.
— Честная не значит несдержанная.
— Но если тебя спросят, ты сможешь солгать?
Он все еще держал ее руки. Она обвила его пальцы своими и не хотела отпускать.
— Ради тебя солгу. Поделись со мной, Фитцроджер.
— Зови меня Фитц.
Это застало ее врасплох, и она высвободила свои руки.
— Почему это беспокоит меня? — И сама ответила: — Потому что мы не можем быть больше чем друзьями.
Он словно бы и не заметил ее мучений.
— Друзья зовут меня Фитцем.
— А те, кто больше чем друзья? Его губы дернулись.
— Фитц.
— Никто не называет тебя Октавиусом? Совсем никто? В этом имени есть определенное величие.
— Оно означает «восьмой», что же в этом великого? Кроме того, оно слишком холодное. — Он прислонился к столу. — Как бы ты называла меня, если бы мы были любовниками?
У нее перехватило дыхание, но если он хочет поозорничать, она подыграет ему. Хотя бы ненадолго.
— Сокращенно? — предложила она. — Окти? Он усмехнулся:
— Нет.
— Или, может, просто по-английски — Номер Восемь? Ты прав. Это глупый способ называть детей. Возможно, было бы лучше по-французски — Уит[2]. Пшеница подходит к твоим волосам.
— Жесткие, как сено?
Эти слова вызвали в памяти тот поцелуй в карете, когда она схватила его за волосы, которые не оказались шелковистыми, но и грубыми тоже не были. Воспоминание было таким живым!
Дамарис не знала, кто из них сделал первый шаг, как она очутилась в его объятиях, но узнала неминуемое крещендо дуэта, который они пели. Она погрузила пальцы в эти волнистые пшеничные волосы и отчаянно, безрассудно слилась ртом с его губами. Она прижалась теснее, или он стиснул ее крепче своими сильными руками — одна ладонь между лопаток, другая сжимает поясницу.
Герцогиня Бриджуотер, напомнила она себе, но это же только поцелуй... Но способный стереть все мысли из ее головы, превратить ее в безумное существо, пылающее первобытной страстью. Она обвила его руками, стремясь быть к нему гораздо ближе, чем позволяла одежда.
61 
