Особенно,... 
78 
– У тебя был тогда такой вид, словно ты шел и сочинял стихи. Честное слово.
– Вот уж не грешен. Совсем над другим думал. Наша служба и стихи… как-то не вяжется. – Не рассказывать же ей о Семене, питавшем слабость к сочинению бездарных и искренних виршей о тяжкой доле и почетной службе охраны? – Хотя… Был у меня однажды случай, когда стихи пришлось слушать всю ночь, причем, ты не поверишь, как раз на службе. Этой весной. Привели ко мне по подозрению в контактах с революционерами одного странного молодого человека, быстро стало ясно, что молодой человек – не от мира сего, абсолютно вышиблен из реальности… так он мне чуть ли не до утра без всякой просьбы с моей стороны и без малейшего стеснения читал собственные вирши. Ну, хотелось ему так. И как-то так заворожил, что я его старательно слушал, будто так и следует. Ничего почти не запомнил, вот только насчет прошлых веков…
- И нет рассказчика для жен
- В порочных длинных платьях,
- Что проводили дни, как сон,
- В пленительных занятьях:
- Лепили воск, мотали шелк,
- Учили попугаев
- И в спальню, видя в этом толк,
- Пускали негодяев…
Звали Осипом, а вот фамилия вылетела из головы – то ли Мандель, то ли Мандиштам…
– Неплохо, – сказала Таня. – А мне вот один инженер специально посвящал целое четверостишие:
- Я встретил красавицу. Россыпь хрустела.
- Брусника меж кедров цвела.
- Она ничего от меня не хотела,
- Но самой желанной была…
– Господин ротмистр! – прыснула она. – Прошу вас столь ревниво и грозно не фыркать! С его стороны это было чисто платонически, а с моей – вообще никак. Насмешливо и без капли женского интереса. Это ты вдруг взял, да и свалился, как снег на голову. У тебя тогда, в Шантарске, лицо было столь несчастное и суровое, что мне это показалось необычным…
– Несчастное?!
– Но и суровое тоже, – улыбнулась Таня. – И в чем-то загадочное. Как потом оказалось, женская интуиция не подвела, ты у меня и в самом деле оказался тем самым незнакомцем из романов, что проходят в тени колоннады, пряча лицо под краем черного плаща… Алеша, а ты правда не женат?
– Вдовец.
– В твои-то годы? Ой, прости, если я что-то…
– Нет, пустяки, – сказал он честно. – Там все сложилось так, что и грустить не о чем, хотя, конечно… Смерть есть смерть.
– А ты скоро уедешь?
– Наверное, завтра… или, получается, уже сегодня. Но мы ведь можем встретиться в Шантарске? Или ты меня там не захочешь узнавать?
– Глупости какие, – энергично сказала Таня. – Не такая уж я дрянь. Как только выдастся момент, обязательно пришлю к тебе кого удастся, так и напишу: «господин полный ротмистр, вас знают по-прежнему…»
– Побожись.
– Грех, – возразила она серьезно. Гибко соскользнула с лежанки и встала в косой широкой полосе слабеющего лунного света, нагая, с разлетевшимися волосами. – Но обещать – обещаю, – сказала Таня нараспев. – Ротмистр, а вы не боитесь, что я сейчас превращусь во что-нибудь этакое? По Шекспиру? – Она вытянула к нему руки и произнесла глухим голосом: – А если я и есть – шаманка из колоды? И сейчас обернусь чем-то жутким?
– А пускай, – с отчаянной лихостью сказал Бестужев, глядя на нее с радостью, с болью. – Теперь мне и помирать не жалко, так что можете превращаться, госпожа шаманка… но должен вам честно сказать, что о прежнем вашем облике, очаровательном и нежном, я буду сожалеть сколько успею, прежде чем вы из меня всю кровь выпьете…
– Правда? – спросила она тихо. – Будете сожалеть?
– Сколько успею. Сколько вы мне оставите жизни.
– Ну, в таком случае не буду я ни во что превращаться, – сказала она решительно. – Коли нынешний облик признан очаровательным и нежным…
Бесшумно скользнула к лежанке, грациозно оперевшись на локоть, наклонилась над ним и бросилась в объятия. Все повторилось – нежно и бешено, наполняя радостью и тоской, потому что ее покорность ничего еще не значила и ничего не обещала, сейчас она была не просто рядом – единым целым, но совсем скоро должна выйти из зимовья, и как повернется дальнейшая жизнь, предугадать нельзя, ничего еще не решено, в этом мире разбито столько сердец, в том числе и офицерских, что осколки еще одного никого не удивят и ничего не решат…
Возвращались засветло, держась за руки и временами улыбчиво переглядываясь, с лукавством людей, объединенных общей тайной. Прощальный поцелуй на мостике – и она ушла окольной тропинкой и, выражаясь высоким поэтическим штилем, унесла с собой сердце ротмистра Бестужева. Он смотрел ей вслед, пока не потерял из виду, а потом, вздохнув, направился в поселок другой тропой. Солнце еще не встало над лесом, но было совершенно светло, неуловимая рассветная игра тени и света придавала всему окружающему необычайно чистый и свежий вид, словно земля и небеса были только что сотворены.
78 
