71 
Но если он может терпеть боль, почему он так беспокоился раньше? Потому что ему ненавистны ее прикосновения? При этой мысли она промахнулась и должна была вытащить иголку, чтобы вонзить ее еще раз. Девушка виновато взглянула на раненого, но он никак не отреагировал.
Господи, похоже, это она готова расплакаться, а не он!
Она закрепила последний стежок на тыльной стороне его ладони и судорожно вздохнула. Эмери протянул ей кубок с медом.
– Вы очень искусны, – сказал он.
Мадлен взяла кубок и сделала несколько глотков.
– Вы прекрасный пациент, – ответила она. – Могу я надеяться, что не станете пользоваться этой рукой день или два?
Девушка вернула ему кубок, и он тоже отхлебнул из него. Они пили из одной чаши, такая близость казалась невыносимой!
– Это зависит от того, – ответил он, – будете ли вы настаивать, чтобы претенденты сражались ради вас.
– Вы не должны даже думать о том, чтобы взяться за меч в течение недели! – заявила она, ужаснувшись.
Он удивленно поднял брови.
– Думаю, вам прежде не приходилось иметь дела с воинами, мадемуазель. Если меня вызывают на бой, я сражаюсь!
Она отвернулась, чтобы убрать лечебные принадлежности.
– Я вовсе не просила устраивать испытание оружием.
Ей снова вспомнилась та безумная сцена в лесу, словно бы она вовсе не прекращалась. Его гнев. Угрозы. Поцелуй. Его страдания. Она повернулась к Эмери, не находя слов, чтобы сказать…
Он явно был озадачен и испытующе смотрел на нее.
– Несколько месяцев назад здесь выпороли хлыстом кое-кого из местных людей, – сказал он. – Что тогда произошло?
Вопрос заставил ее нахмуриться. Внезапно он вновь напомнил ей о нападении Одо и об Эдвальде, который в тот день в последний раз был добр к ней. Эдвальд, с татуировкой на правой руке.
– Эти отметины на вашей руке, – тихо произнесла она, – они обычны среди англичан?
Смена темы разговора не удивила его.
– Все знатные англичане носят эти знаки отличия, – сказал он.
– На том же самом месте?
– На той руке, что держит меч.
Ее прежняя уверенность, что он и был Золотым Оленем, несколько поколебалась. Это, возможно, совсем другой знатный англичанин, столь же привлекательный, золотоволосый и зеленоглазый. Мужчина, от прикосновений которого у нее слабели колени.
– Раньше было принято наносить знаки и на лицо, – добавил он с кривой улыбкой, – но потом от этого обычая отказались.
Вроде бы он чувствовал себя непринужденно. Мадлен подняла его руку.
– Как это делают?
– Иголки и краска, – ответил он.
Его рука лежала в ее ладони.
– Должно быть, это больно.
– Не сильнее, чем когда вы зашивали мне рану.
– Но гораздо больше уколов. Сколько лет вам было?
– Четырнадцать. Признак возмужания – не дрогнуть перед болью.
Рука распухла и была покрыта кровоподтеками и синяками, так что трудно было рассмотреть рисунок. Выше виднелась часть стилизованного изображения животного с вытянутыми в прыжке ногами. Нельзя было разобрать, кто это – лошадь, олень, овца. Мадлен повернула его послушную руку к свету, чтобы изучить красные, коричневые и желтые линии.
Она не смогла узнать животное, но если рука заживет быстро, через несколько дней рисунок снова будет отчетливо виден. Однако тогда она станет женой Стивена де Фе, и Эмери де Гайяр навсегда исчезнет из ее жизни.
Он высвободил руку и взял ее ладони в свои. Она покачала головой и отошла, чтобы приготовить снадобье для повязки и вместе с тем взять себя в руки.
– Только не говорите мне, что снова будет жечь.
– Если не будет больно, значит, от повязки не жди толка.
– Вы напоминаете мне мою мать, – не задумываясь сказал он и, не удержавшись, выругался, когда Мадлен прижала к ране горячую припарку.
Она быстро прибинтовала ее кусочком тонкой кожи и сверху обвязала кожаным ремнем.
– Мне нужно осмотреть ее завтра, – быстро сказала она.
– В день вашего бракосочетания? Завидное рвение!
– Вряд ли это будет нормальный свадебный день.
В комнате повисла гнетущая тишина. Казалось, стоит лишь шевельнуться, и сердце ее разорвется от боли. Их глаза встретились.
– Я собираюсь замуж за Стивена.
Он остался спокоен. Она надеялась, что он попытается поцеловать ее, но он только молча смотрел на нее несколько мгновений и затем ушел. Глотая слезы, Мадлен без сил опустилась на стул, где он только что сидел, и как в тумане уставилась на тростниковую подстилку, запятнанную каплями его крови.
71 
