Особенно,... 
67 
— Скоро, скоро, не сомневайся!
В свою очередь оглядев Честити, он стащил с нее испачканную сорочку и набросил на них обоих лоскутное покрывало. Уютно устроиться рядом с ним — это было как неожиданное откровение, как приятный сюрприз.
— Расскажи о себе, — попросил Син, наливая в стаканы еще вина.
— Хотите снять все покровы с моей тайны?
— И с твоей души.
— Тогда, милорд, начните со своих тайн.
— У меня нет тайн — только секреты. — С минуту Син задумчиво смотрел в камин. — Например, я скрываю то, что перед битвой каждый раз мучаюсь страхом. Солдатам ни к чему знать, что командир боится, даже если они и сами не без греха. Но это не постыдный секрет: мужество — это победа над страхом, а не отсутствие его. Не знает страха только человек ненормальный. К тому же это не страх смерти. Я боюсь остаться калекой.
Девушка сжала стакан так, что побелели пальцы. Ей не хотелось слышать такое.
— А есть у вас другие секреты? Что-нибудь далекое от войн и сражений?
— Хочешь знать, кто побывал у меня в любовницах? — усмехнулся Син.
Этого ей хотелось и того меньше.
— Война и любовь — это все ваши интересы? Других нет?
— Пока этого хватало. Вот только я думаю… каково было бы сблизиться по-настоящему. Полюбить…
— …на час… но лучше навеки, — прошептала девушка, глядя на пламя.
— Именно так. А теперь твоя очередь делиться секретами.
— О нет! Я целиком состою из секретов. — Она принужденно улыбнулась. — Раскроется один — и я распадусь на части.
Син вдруг поднялся, рывком поставил ее на ноги и увлек к мутному, испятнанному зеркалу. Они отразились в нем, нагие, искаженные плохо отшлифованным стеклом и неверным светом. И все-таки мужчина был Сином Маллореном, а вот женщина — кто была она? Это оставалось тайной даже для нее самой. Маска оставляла открытыми только припухшие от поцелуев губы.
Син начал ласкать Честити, наблюдая за ней. Она тоже следила за тем, что происходит с распутной незнакомкой, голова которой запрокинулась на мужское плечо, губы приоткрылись, грудь вздымалась все чаще — короткими жадными вздохами. Ее партнер не был охвачен желанием, он лишь ласкал и наблюдал.
— Это мне не нравится, — сказала Честити.
— Лгунья.
— Не нравится, что каждый из нас теперь сам по себе. Лучше останемся в постели.
— Если я узнаю твои тайны, ты, быть может, и распадешься на части, но не исчезнешь — просто сложишься заново, в новое, более сильное целое.
— Но я перестану быть собой!
— Быть может, так оно и лучше.
Син по-прежнему ласкал ее, и протесты звучали все тише.
— Чего ты хочешь? — наконец прошептала Честити.
— Тебя. Всю тебя! Доверься мне.
— Разве я не доверилась?
— Только телом, а этого мало. Доверься мне душой.
— Не могу!
Честити вырвалась и бросилась к своей одежде, намереваясь схватить ее и бежать из комнаты. Син толкнул ее на матрас и прижал сверху тяжестью своего тела.
— Мы не прощались.
— Мне больше нечего тебе дать!
— Куда ты пойдешь? К другому?
— Никогда!
— Тогда доверься мне.
Син поцеловал ее со страстью, и девушка ответила на поцелуй. Щеки ее были мокры от слез, слезы выскальзывали из-под черного бархата маски, но ей было все равно.
— Плачь, Хлоя, — сказал Син с грустной улыбкой, — оплакивай нас. Эту ночь ты запомнишь.
Они снова любили друг друга странным, сумасшедшим образом, поднимаясь почти до самых вершин наслаждения, но не уступая ему, чтобы наконец испытать его силу втройне. Иногда о милосердии молила Честити, а иногда Син, а насытившись, они уснули у догоревшего огня.
* * *
Девушка проснулась, когда утренний свет только начинал просачиваться сквозь пыльное окно. Осторожно, чтобы не разбудить Сина, она выбралась из-под покрывала. За ночь комната совершенно остыла, холод пробирал до костей. Долго смотрела она на Сина, превозмогая желание коснуться. Их единственная ночь закончилась, и она уже ни на что не имела права, кроме торопливого бегства. Когда медлить дальше стало невозможно, Честити бесшумно оделась. На возню со шнуровкой не было времени, поэтому корсет она решила нести в руках — в это время суток вряд ли кто-то еще бродил по дому. И даже если так, одежды на ней хватало и без того. Ключ от спальни Хедерингтона, коротавший ночь под матрасом, был теперь зажат в кулаке.
Дверь скрипнула, Честити замерла, но Син не шевельнулся. Тогда она покинула комнату, однако стоило двери захлопнуться, как глаза его открылись. Это вороватое бегство казалось унылым, безрадостным завершением лучшей в его жизни ночи любви. Он добился, чего желал, и, казалось бы, должен был ощущать законную гордость, а ощущал лишь уверенность в том, что уже не сможет обойтись без этой женщины и не позволит ей обходиться без него.
67 
