– Явились, – оживился Патрикеич, заслышав шаги на лестнице. – Не сомневайтесь, проверенные кадры вызванивал...
В следующий миг пришлось согласиться, что верный адвокат знает толк не только в юридических крючкотворствах. Впорхнули два юных, довольно-таки симпатичных создания, совершенно непринужденно ринулись знакомиться (Мазур ради шутки назвался Хабибуллой). Как и следовало ожидать, одна оказалась Анжеликой, а вторая – Марианной, хотя существовали сильные подозрения, что в паспортах у обеих значится нечто гораздо более прозаическое. И обе тут же исчезли. Патрикеич без церемоний разоблачился, завернулся в простыню и развалился в позе римского патриция. С чуточку покровительственным видом посоветовал:
– Кирилл Степаныч, вы разоблачайтесь, тут попросту.
– Честное слово, неудобно как-то, – признался Мазур, расшнуровывая туфли довольно медленно.
– Да ну, чего стесняться, если уплочено? Вам кто больше приглянулся?
– Пожалуй что Анжелика, – подумав, заключил Мазур.
– Нихт проблем. Когда дойдете до кондиции, волоките ее во-он в ту дверочку. И посуровее, главное, а то просечет, что у вас опыт невелик, на шею сядет, ломаться начнет... Что хотите, то и вытворяйте.
Заворачиваясь в белоснежную простыню, Мазур тяжко вздохнул:
– Влип в приключения на старости лет господин адмирал, даже страшновато чуточку...
Патрикеич глянул на него с превосходством:
– Кирилл Степаныч, это у вас – советские пережитки. Наоборот, так оно гораздо проще: заплатил лавэ, разложил телку – и делай что хочешь, без последствий и проблем. Просто и рационально – никаких тебе чувств, обязательств, сложностей...
Вернулись феи – уже живописно задрапированные в простыни. Во исполнение договоренности Патрикеич быстренько встал, взял Марианну за локоток и наладил к себе за стол, так что моментально стало ясно, какой будет расклад.
Уяснившая это Анжелика присела рядом с Мазуром, безмятежно ему улыбнулась во все сорок четыре белоснежных зуба и спросила:
– А вы из Средней Азии, да? Я одного Хабибуллу знала, так он был из Ташкента...
– Он у нас из Тегерана, – преспокойно объяснил Патрикеич, уже непринужденно приобнявший свою то ли Марианну, то ли попросту Надюшу.
– А это где? – округлила глаза Анжелика, похоже, ничуть не прикидываясь.
– Неподалеку от Ташкента, – сказал Патрикеич. – У него там плантация, хлопок пополам с коноплей, орава вооруженных джигитов и самый натуральный гарем. Хабибулла, у тебя там все еще восемь жен?
– Обижаешь, Дмитрий, да, – сказал Мазур, наливая шампанского и себе, и случайной подруге. – Уже двенадцать. Не считая внештатного состава.
– Слышала? Ты его не серди, а то украдет, и будешь в Тегеране голой плясать с бубенчиками на попе...
– Ой, да ну вас! – фыркнула Анжелика, присматриваясь к Мазуру. – Прикалываетесь оба, вот и все. Он совсем на среднеазиата не похож. Нормальный русский мужик, у меня глаз наметанный.
– Глаз наметанный, рука набитая, осталось только морду набить.
– Ой, да ну тебя, Димка! – с деланым возмущением надулась красотка Анжелика, придвинулась к Мазуру и заулыбалась ему вовсе уж обольстительно: – Вот вечно он так – то прикалывается, то шутки дурацкие гонит. А вы такой солидный, наверняка положительный... Как вы с ним познакомились-то? Настолько не гармонируете...
«А она не дура, – подумал Мазур. – Разве что образованностью не блещет, но на дурочку не похожа...»
– А я его четвероюродный дядя, – сказал он как можно непринужденнее. – Из Мурманска. Боцман дальнего плавания. Завернул вот посмотреть, как племянничек себя ведет...
– Серьезно?
– Да как вам сказать... Насчет боцмана по крайней мере – чистая правда.
И без всякого перехода рассказал старый и пошлый анекдот про боцмана, джинна и юнгу. Анжелика закатилась, будто ее щекотали. Понемногу Мазур начинал осваиваться в абсолютно новых обстоятельствах. Хотя, честно признаться, некоторая потаенная робость и в самом деле присутствовала: впервые имел дело с отечественными проститутками. Не при начальстве будь сказано, двадцать лет назад, вынужденно служа при борделе, он не то что с рядовой тамошней служащей – с хозяйкой заведения крутил амуры, но это было совсем другое дело...
Если подумать, и не робость это была, а нечто среднее между неловкостью и внутренним протестом. Такова уж старая закалка. Трудно было хладнокровно вписаться в ситуацию, когда можно пользоваться этой соплячкой, как вещью, за которую у п л о ч е н о. Действительно, какой-то другой мир, подумал он сердито. Все остальные-то ничего необычного в ситуации не видят...